Гравер

Через неделю в дом пожаловал хорошо одетый господин в длиннополом, отороченном мехом плаще с массивной серебряной застежкой возле шеи, в широкой шляпе из синего фетра, в высоких ботфортах и с изящной палисандровой тростью. Лицо же господина, в противоположность одежде, было лишено и тени благородства и напоминало булыжную мостовую. Он снял шляпу и небрежно сунул ее Граверу.

— Поди, позови хозяина.

— Я хозяин, — ответил невозмутимо Гравер и повесил шляпу на крюк.

— Ты? — незваный гость глумливо хохотнул. — Ну, ты так ты. Тем лучше. Скажи-ка, любезный, а не появлялась ли в доме, или где поблизости, некая дама по имени Гризелла Фирлинг? Только врать не вздумай.

— С чего бы мне врать, господин хороший. Однако, право же, отродясь такого имени не слыхивали. Гризелла…

— Она могла назваться как угодно. Хоть Марией Магдалиной. Одета так себе. И главное… — гость многозначительно скрестил ладони возле живота. — Понял?

— А чего не понять. Толстуха, что ли? Толстух у нас тут в округе не счесть. Может, и Гризелла среди них есть. Чудное, право, имечко. Гризелла…

— Брюхатая она, дурак! — раздраженно возвысил голос гость. — Беременная. Не понял еще?

— Как не понять. Да только я никакой вам не дурак. Хоть кого спросите. И не видали мы тут никаких брюхатых Гризелл.

Гость презрительно фыркнул и пристально огляделся.

— Там кто-нибудь есть? — он указал тростью наверх.

— Может, кто и есть, господин хороший. Да только вам то к чему это знать?

— А ну дай я гляну! — он хотел бесцеремонно отстранить Гравера в сторону, однако тот непоколебимо остался на месте.

— Нечего вам там смотреть, господин хороший. Я ведь, слава богу, у себя дома. И вам бы пора. Домой. Темно на дворе.

— Я буду делать то, что сочту нужным, — лицо гостя покрылось сизыми пятнами. Он толкнул Гравера пятернею в грудь, перехватил поудобнее трость и даже замахнулся, однако наткнулся взглядом на полыхнувшие по-волчьи зрачки Гравера.

— Да! Будете делать. Как сочтете нужным. Покудова не полетите с лесенки, милостивый государь. Вы б не доводили до греха.

Гость опешил, отступил на шаг.

— Ну ты, братец, и дурак, — сказал он медленно, даже с оттенком сожаления в голосе. — Знал бы, во что ввязался. Объяснил бы тебе, да ведь не поймешь. Я — что. Мне что скажут, то сделаю. Должность моя такая. А ты себе жизнь подпортил. И это — в самом наилучшем случае.

— Шляпу не позабудьте, почтеннейший, — кивнул в ответ Гравер.

* * *

— Плохо наше дело, сдается мне, — шепотом сказала Присцилла, спустившись по лестнице. — Чует мое сердце.

— Боюсь, что да, — хмуро кивнул Гравер, задергивая шторы на окнах. — Он услышал детский плач. Вам бы в деревню перебраться, госпожа Присцилла…

Чоло

Через несколько дней что-то случилось с Каппой. Она почти ослепла, ее колотила дрожь, есть перестала совсем, дышала тяжело и сдавленно, словно заглатывала воздух и схаркивала его. Сосед кожевенник, который промышлял также как и собачий лекарь, оттянул ей веко, заглянул в пасть, спросил, сколько ей годов и, узнав, что уж точно много больше десяти, сказал, что, верней всего пристала к ней хворь, именуемая «псиной трясучкой», что жить ей осталось не более двух недель и что лучше б ей дать «сонного порошку», чтоб отошла быстро и тихо, других не мучая…

* * *

Прошла еще неделя. Уже смеркалось, когда в дверь раздался осторожный стук. Такой, будто стучали подушечками пальцев. Гравер осторожно оттянул штору и глянул в окошечко; на пороге, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, стоял тот самый мальчишка посыльный.

— Тут вам… посылка, — он глядел как-то странно: неподвижно, будто спал на ходу. — Ну вроде того. Передать велели. Ну вот я и…

— Ну и где она? — спросил Гравер, отворив дверь, вернее хотел спросить, ибо произошло нечто странное: мальчишка вдруг пропал, вместо него возникло что-то темно-серое, он не успел ничего сделать, потому что тяжкий, ослепляющий удар в переносье отбросил его назад, затем второй удар чем-то невыносимо тяжелым поверг его на пол и лишил чувств. «Поди прочь, дальше я сам», — уловил он уголком угасающего сознания.

* * *

Когда Гравер пришел в себя, он обнаружил, что привязан локтями к ножке стола, что веки у него склеились от запекшейся крови, что по комнате, насвистывая, бродит человек в серой куртке до колен и нахлобученной на самые брови шляпе. Он попробовал шевельнуться, человек тотчас оборотился к нему.

— А, ты не сдох. Оно и лучше. Нам есть о чем потолковать, господин Гравер.

Голос, шепелявый и по-бабьи высокий, показался ему невыносимо знакомым.

— Ты меня слышишь? В общем, так. Солидный человек попросил меня, уж извини, спалить твой дом вместе со всеми жильцами. Так бывает иногда. Но в доме, кроме тебя и полудохлой псины, никого нет. Ни бабки, ни выблядка. А, собственно, он-то и был нужен. Не от того папаши родился, вот в чем его беда. И твоя тоже. Но есть еще одно дело. О котором никто, кроме тебя и меня, не знает. Мне нужен нож.

— Какой именно нож? — Гравер говорил, с трудом ворочая разбитыми губами. — У меня их много.

— Не придуривайся, уродец. Тот самый кинжал рыжего Уго, которого ты прикончил.