Гравилёт 'Цесаревич'

- Как близок Ты во дни болезни. Ты сам посещаешь больных. Ты сам склоняешься у страдальческого ложа и сердце беседует с тобой. Ты миром озаряешь душу во время тяжких скорбей и страданий, Ты посылаешь неожиданную помощь. Ты утешаешь, Ты любовь испытующая и спасающая, Тебе поем песню: Аллилуйя!

Я долго, словно привороженный, стоял там и с безумной надеждой смотрел: вдруг у него получиться? Потом убежал; меня никто не умел успокоить весь день. "Он не может! - кричал я, захлебываясь слезами; боялись припадка, так я заходился. - Он не может!!" Они не понимали - а я не мог объяснить, мне все было предельно ясно, до ужаса и навсегда. Милая моя маменька подсовывала мне, думая утешить и развлечь, пуховых, мягких, смешных, обворожительных гусяток: "Смотри, Сашенька, как их много! Как они бегают! Как они кушают! На, дай ему хлебушка! Ням-ням-ням! Хочешь, возьми на ручки - гусеночек не боится Сашеньку, Сашенька добрый..." Я плакал пуще, уже ослабев, уже без крика, и только бормотал: "Мне жалко. Мне всех их жалко".

- ...Когда Ты вдохновляешь меня служить близким, а душу озаряешь смирением, то один из бесчисленных лучей Твоих падает на мое сердце, и оно становится светоносным, словно железо в огне. Слава Тебе, посылающему нам неудачи и скорби, дабы мы были чутки к страданиям других! Слава Тебе, преобразившему нашу жизнь делами добра! Слава Тебе, положившему великую награду в самоценности добра! Слава Тебе, приемлющему каждый высокий порыв! Слава Тебе, возвысившему любовь превыше всего земного и небесного! Слава Тебе, Боже, за все вовеки...

Ни единому существу в целом свете не дано желать сильнее, чем этот гусь желал улететь с ужасного места, где с ним произошло и продолжает происходить нечто невообразимое, исполненное абсолютного страдания. Он так старался! Хлоп-хлоп-хлоп! Хлоп-хлоп! Все слабее... Вся жизнь, которая еще была в нем, молила об одном: улетим! Ну улетим же, здесь плохо, больно, жутко; здесь ни в коем случае нельзя оставаться!

И он не мог. Даже так страстно желая - не мог.

Тогда я понял. У всех так. И у человека. Человек может только то, что он может, и ни на волос больше; и ни на волос иначе. Сила желания не значит почти ничего.

Хлоп-хлоп-хлоп.

Чего стоят мои "я приду"? Чего стоят их "я - твой дом"? Если грошовый кусочек свинца оказывается сильнее и главнее, чем все эти полыхающие лабиринты страстей... и, пока мы топчем друг друга в тупом и высокомерном, подчас не менее убийственном, чем свинец, стремлении придать ближним своим форму для нас поудобнее, поухватистее - он, может быть, уже улетит? В красивую мою, ласковую, бесценную, живую - уже улетит?!

- ...Разбитое в прах нельзя восстановить, но Ты восстанавливаешь тех, у кого истлела совесть, Ты возвращаешь прежнюю красоту душам, безнадежно потерявшим ее. С Тобой нет непоправимого. Ты весь любовь...

- Лиза, - позвал я. Будто шипела проколотая шина. - Лиза. Она осеклась на полуслове.

- Я здесь, Сашенька, - ответила она мягко и спокойно. Как мама. "Гусеночек не боится Сашеньку, Сашенька добрый"...

Только чуть хрипло.

- Лиза.

- Все хорошо, Саша. Ни о чем не думай, не волнуйся.

- Лиза. Руку на лицо...

Ее теплая маленькая ладонь легла мне на закрытые глаза.

- Ниже. Поцеловать.

- Потом, Саша. Все потом. Будешь целовать кого захочешь, сколько захочешь. Все будет хорошо. А сейчас лежи смирненько, любимый и набирайся сил.

Кого захочешь.

- Где?..

- Она в гостинице. Она... ей немножко нездоровится, и мы договорились, что она отдохнет с дороги, а уж потом меня сменит. Хотя она очень хотела прямо сейчас. Но я просто не могу уйти, - она промолчала. Пальцы у меня на лбу тихонько подрагивали. - Наверное, она тоже бы не могла. Она тебя очень любит. Ой, знаешь, так смешно - она у меня на плече ревет, я у нее. Никогда бы не поверила...

- Что... нездоровится?..

- Нет-нет, ничего опасного. Не волнуйся.

Я помолчал. Полежал бессильной грудой, как бы собираясь с силами, потом: хлоп!

- Крууса вызвать. Беня оседлан, как Кисленко. Обследовать.

- Не понимаю, Саша.

- Крууса... вызвать. Из Петербурга. Ему объясню.

- Крууса?

- Да. Вальдемар Круус. Сорокину... скажи.

- Хорошо, Саша.

- Срочно.

- Хорошо.

- Рамиль... цел?

- Да, Сашенька. Рвет на себе волосы, аллахом клянется через каждые пять часов, что ты ему родней отца. По-моему, половина всех садов и огородов Крыма теперь работают на тебя одного. А тебе и есть-то еще толком нельзя, бедненький. Ничего, покамест мы со Станиславой подъедать станем. Женщинам витамины тоже нужны.

Маменька, сними с меня камень.

5