Гравировщик и Рита

— Вы, наверно, хотите, чтобы я осталась? — спросила, раздумывая. — Не скрою, у меня уже были мужчины. И всю эту романтическую дребедень насчет девичьей невинности я считаю предрассудками. Но странное дело, Глеб Константиныч, именно когда я рядом с вами, они во мне почему-то оживают. И я не могу так просто лечь с вами в постель. При вас я себя как-то необычно ощущаю. Вы понимаете, что сами виноваты?

«Ну вот, опять я виноват». Он, обескураженный своей виновностью, убрал руку с ее плеча. А она вдруг рассердилась из-за того, что пришлось пускаться в такие откровения.

— Ну, что вы за человек! Ничего-то не добиваетесь, цели в жизни никакой не ставите. Застряли в гравировщиках и рады. Я могла бы и жестче сказать, но промолчу.

— Да говори уж, чего там.

— Вы из тех, кого называют лохами… Ладно, не обижайтесь, — другим тоном, почти ласково добавила она. — Я пойду. Нежеланный гость, если и был у нас, уже наверняка ушел, солоно не хлебанувши… А вы над моими словами подумайте.

Шаров остался один и задумался. «Чего мне добиваться? В чем? В каком деле?» Ведь он, как и Рита, не имел каких-либо особенных талантов. Наверно, наследственность подкачала. Родители-то были талантливые. Мать — музыкантша. Отец — маляр с даром художника. Живи отец сейчас, наверняка стал бы востребованным дизайнером…

«Нет, кое-что, конечно, и мне перепало», — заключил Шаров. Вспомнил, что в детстве посещал изостудию и музыкальную школу. Почему же остановился и не продолжил? Что остановило?.. «Мальчик сломал пальчик», — как изволила пошутить Рита. Да ну, что там пальчик! Куражу не хватило — вот причина всего.

А сейчас? Амбиции захлестывают его, как волны утлое суденышко в океане. Так, что недолго и захлебнуться. Он задернул шторы, закрыл дверь поплотнее и сел за пианино. Робко коснулся клавишей. Но звук, извлеченный им, показался таким громким, что он замер с растопыренными пальцами над клавишами. А в комнату вбежала малышка Виолетта.

— Ой, дядя Глеб, давайте вместе поиграем!

Она присела рядом; он занял правую часть клавиатуры, а она левую, и они стали играть в паре. Девочка из-за всех сил колошматила по клавишам. Какофония вышла ужасная. В комнату вошла Виктория Павловна с заспанным лицом и попыталась мило улыбнуться.

— Музицируете?.. У вас прекрасно получается.

Леща кинула. Чтобы, значит, и дальше развлекал внучку.

В понедельник, когда «Райские кущи» отдыхали в свой единственный на неделе выходной, а Виалетту отвели в садик, Шаров еще раз сел за пианино. В его бывшей комнате стучали и сверлили, занимаясь ремонтом и подготавливаясь к вселению новых жильцов, — так что в доме стоял шум и обеспечивал звуковое прикрытие. Он долго настраивал себя; размял пальцы, пощелкав костяшками. Заиграл, на слух подбирая известные ему мелодии…

Эге-гей! — крикнул кто-то со двора. Глеб вышел на балкон и глянул вниз. На дорожке стоял дворник Моисей и держал в руках метлу.

— Ты, что ль, сейчас наяривал? — спросил, задрав бороду кверху.

— Ну я. — Отпираться было невозможно. Застукали на месте преступления.

— Молодец! Продолжай в том же духе, — поощрил Моисей. — Как увидишь, что я мету, так и играй. Я буду слушать и под заданный тобой ритм мести.

«Ну вот, угодил», — усмехнулся Шаров. Но для самоутверждения этого мало. Рите вряд ли его музыкальные опыты понравятся. У нее другие вкусы, современные. От Саши он слышал, что Рита посещает модный в их городе клуб «Эксель». Однажды вечером, возвращаясь от А. М., гравировщик проходил мимо и остановился, прислушиваясь. Рыдали трубы, бомбили ударные. Дурниной заверещал чей-то голос, без конца повторяя одну и ту же фразу на неизвестном языке.

Он смылся с балкона и закрыл крышку инструмента.

«А может, мне Риту изобразить?» — появилась новая мысль, рожденная неуспокоенным сознанием. На всякий случай заглянул л на антресоли — посмотреть, что от отца сохранилось. Мольберт, краски, кисти — всё есть. Даже загрунтованный холст, натянутый на подрамник, нашелся. Краски, правда, засохли. Но можно свежие приобрести и взяться за дело с тем же старанием, с каким отец когда-то писал портрет мамы…

За хороший, качественный набор в тубах он, не скупясь, отвалил две тысячи, но заняться живописью так и не решился. Представил, как Рита посмотрит на его мазню, поморщится и скажет: «Фи, неужели это я?» Вспомнилось, что Рита верит в реинкарнацию. Во всяком случае изъявляла желание в переселении души и даже пыталась представить, кем она могла быть в прошлой жизни. А кем, интересно, он мог быть раньше? В памяти ничего не осталось. Но можно предположить, что за тысячи лет являлся в самых разных ипостасях. И все эти гаврики обладали одним общим качеством — являлись лохами. Тут уж ничего не попишешь. Неосознанное коллективное.