Гравитация

— Если ты хочешь ощущать себя живой, то должна быть готова к переменам каждую секунду, в любой момент. — Гаспар наклоняет голову, вглядываясь в моё лицо, и глаза его полны чего-то, что его тяготит и почти печалит.

Его глаза полны понимания. Он понимает то, что я сделала, черт возьми.

В следующее мгновение я бросаю пакет и почти бегом ухожу в сторону от дороги.

За всю свою жизнь я не предполагала, что наступит день, когда я буду метаться как загнанный в угол зверь. Я не знала — что произошло, но вид полиции внезапно напугал меня до чертиков. Сейчас я так же понимала, что я одна. Одна в холодном, промокшем городе, и мне не к кому броситься за помощью. Очевидно, я не рассчитала того, что меня легко обойдут в слишком неумелой игре с таким опытным соперником. Было бы проще попробовать не сопротивляться и позволить Тагамуто объяснить мне ситуацию, но я была не готова. Не готова вот так просто сдаться и оказаться снова — беспомощной и связанной, пусть даже это будет полиция, а не подручные Габриила.

При мне оставалось немного наличных — недостаточно для долгой дороги, но их вполне хватило бы добраться до дома сестры. Но там мне некого было просить о помощи. Я ехала в городском автобусе, надвинув капюшон так низко, как только можно, и ощущала две вещи — пустынное одиночество и холодную ярость, которая неспешно затапливала меня. Она не согревала, наоборот — разливала по венам холод, но он заставлял все вокруг быть более четким и ясным. Когда я вышла на пустынной остановке, то знала — куда направляюсь и что собираюсь делать.

Безлюдные улицы не обращали внимания на меня, единственного пешехода, рискнувшего в такую погоду топать по лужам. Дождь становился все сильнее, и я чувствовала, как струйки воды стекают по кожаной куртке вниз. Дома походили на старые корабли, сбившиеся слишком близко друг к другу у причала. Я огляделась, пытаясь различить сквозь косые линии дождя машины, стоящие перед домами. Затем подошла к двери одного из безликих домов и шагнула в черный провал темного, неосвещенного коридора.

Через несколько минут я стояла в другом коридоре, который мог гордиться наличием пары тусклых ламп, кое-как разгоняющих масляную черноту. Выход на пожарную лестницу к моему недовольству был закрыт, и я оглядывалась, ища другие варианты. Хотелось надеяться, что звук разбивающегося стекла был достаточно тихим. Я протиснулась в образовавшуюся дыру и вновь оказалась под холодным дождем.

Длинная конструкция балкона пожарной лестницы охватывала приличный кусок этажа. Запрещая себе смотреть вниз и пытаясь ставить ноги так, чтобы они не скользили по мокрому металлу, я двинулась вперед. Два окна вправо. Третье. Угол старой деревянной рамы немного отходит. Поддавшись, он позволяет просунуть осколок битого стекла и повернуть им оконную щеколду. Чистое везенье, что окно ничем больше не оснащенно. Я влезаю в открытую створку и стараюсь двигаться как можно тише. Почти бесшумно. Окно расположено в старом закутке, который сейчас служит чем-то вроде чулана и кладовки одновременно. Он расположен в углу квартиры так, что в тонкую щель между дверью и косяком можно увидеть практически все, происходящее.

На столе горит небольшая лампа, и свет мягко расходится по комнате из-под расписного абажура. Звуки льющейся воды в ванной нарушают тишину. Я практически не шевелюсь, стараясь ничего в этой каморке не задеть и не уронить. Вполне возможно, что мне придется стоять так тут долго, но я готова стоять столько, сколько потребуется. Даже если тело начнет неметь от неудобства, я не сдвинусь ни на шаг.

Проходит не так много времени, когда звуки воды прекращаются, подчиняясь повернутому рукой крану. Дверь в ванную открывается, и тяжелые шаги раздаются где-то неподалеку. Останавливаются. Еще пара шагов в сторону. Опять тишина. Затем они раздаются совсем близко.

Он пересекает комнату, на ходу вытирая волосы полотенцем. Подходит к столу, ногой подвигая к себе стул. Ловким движением кидает полотенце на небольшой диван, стоящий у стены. Садится к столу, подтягивает какие-то бумаги и просматривает их, раскладывая перед собой.

Бумаги, неторопливо поднимаемые и перелистываемые, шелестят как сухие листья. Я медленно открываю дверь, совмещая свои движения и шорох. Мягкий ковролин скрадывает любой звук, но я всё равно плавно переношу свой вес с пятки на носок так, чтобы шаги стали почти бесшумными. Человек за столом протягивает руку к очередным документам и замирает, будто внезапно окаменевая. Время останавливается, в воздухе зависают лучи лампы, не доходя до стен, листок бумаги, слетевший на край стола, не шевелится. И не продолжает своего полета. Все замерло. Все молчит.