Граждане

— Объяснял. Мы беседовали дважды. Перед производственным совещанием я сидел у него больше часа. Он меня предупреждал, что собрание будет бурное, что я услышу нападки на дирекцию. Действительно, нападки были и довольно-таки резкие. Один молодой рабочий, Бальцеж, обвинял Гибневича и других в саботаже. Этого Бальцежа потом одернули — тоже очень резко. Думается мне, что он неправ. Из слов Гибневича ясно, что план сорван не по вине дирекции.

— А по чьей же вине? — встрепенулся Лэнкот.

Павел достал свой блокнот и несколько минут чего-то искал в нем, торопливо перелистывая густо исписанные страницы.

— Во-первых, плохое качество материалов, — сказал он, водя пальцем по строчкам. — Во-вторых, запаздывание технической документации. В особенности их подводит Управление мастерскими прессов и молотов… Затем очень мала площадка для выпуска подъемных кранов. Не хватает складов. Цеха завалены ненужными материалами, у стен второй год стоят машины. Центральное бюро сбыта до сих пор их не забрало, хотя им об этом постоянно напоминают. Гибневич утверждает, что это главные причины невыполнения плана. Но…

— Да, это совпадает с нашими сведениями, — кивнул головой Лэнкот.

Павел с недоумением уставился на него.

— Что же вы думали, — сказал Лэнкот с легкой улыбкой, — что партия не осведомлена о положении дел на «Искре»?

— Товарищ Лэнкот, тамошняя партийная организация последнее время работает плохо.

Лэнкот повел плечом.

— Я говорю не о тамошней организации: заводом интересуется руководство нашей партии. И давно. У меня на этот счет имеются указания, которые я своевременно сообщу и вам.

Павел, наклонясь над столом, не сводил глаз с Лэнкота. «Значит партии обо всем известно?» Он почувствовал смутное облегчение, как человек, который брел во тьме — и вдруг чья-то рука осветила ему дорогу.

— Ну, да об этом мы потолкуем потом, — быстро сказал Лэнкот. — Пожалуйста, продолжайте!

Павел хотел рассказать о выступлении Бальцежа. Он опять заглянул в свой блокнот. Долго искал там то, что записал на собрании, потом махнул рукой: ничего не выйдет. Нашлись только обрывки фраз, бессвязные и рассеянные в разных местах. Сути обвинений из них нельзя было понять. Бальцеж, правда, упрекнул дирекцию в зажиме соревнования и рационализации, да еще и в том, что она своей политикой кумовства разрушает коллектив, — но в его двух выступлениях звучали гнев и отчаяние столь страстные, что вызвать их не могли одни только эти грехи дирекции. Невысокий мускулистый парень с темным кудрявым чубом, свесившимся на лоб, кричал с трибуны голосом, в котором слышалась почти ненависть. «Чего ему надо?» — думал Павел, торопливо записывая пойманные на лету обрывки фраз. В зале стояла напряженная тишина. Сидевший рядом с Павлом пожилой рабочий уперся руками в колени и вытянул шею в сторону трибуны. — Пусть инженер Гибневич мне ответит! — кричал Бальцеж, повернувшись к столу президиума, где среди бумаг поблескивали графины и стаканы. — Может, я лгу? Потому что кто-то здесь лжет, товарищи! Вот уже два года на заводе у нас кто-то лжет. Если я виноват, так меня, Яна Бальцежа, отправьте в ОГБ! Сам туда пойду! Но сперва пусть Гибневич выступит перед всеми и скажет правдивое слово! Пусть рабочие послушают его отчет! Пусть отчитается перед нами в том, за что он отвечает! На то мы и рабочий класс!

«На то мы и рабочий класс» — почти машинально записал тогда Павел в своем блокноте.

Бальцежа разбил Гибневич. Уничтожил его своим спокойным и содержательным ответом. Он не сделал ни единого жеста, стоял, заложив руку за борт зеленоватой куртки, и требовал фактов. Рабочий, сидевший рядом с Павлом, только кряхтел. Бальцежу и в самом деле здорово досталось.

— Говорили мы ему: не задевай их, Бальцеж, а то заклюют тебя. И заклевали! — ворчал себе под нос сосед Павла и опять вытянул шею, так как Бальцежа громил уже следующий оратор, тот самый мастер, что водил Павла по машинному цеху. Куда исчезло его добродушие! Стуча кулаком по столу, он клеймил «вылазки диверсантов» и от возмущения все время мотал коротко остриженной головой. — Ого! — пробормотал кто-то за спиной Павла. — Смотрите, как он Бальцежа разделывает!

— Следовательно, рабочие на стороне дирекции? — перебил Лэнкот рассказ Павла.

— Не совсем… — возразил Павел с сомнением. Неладное почуял он, сидя на этом собрании, но не мог определить, кто же с чем здесь борется и из-за чего. Казалось, здесь столкнулись противоречивые побуждения: эгоизм и честолюбие — с самоотверженностью, косность — с жаждой перемен. На собрании выступали разные люди, некоторые поддерживали Бальцежа и упрекали дирекцию в том, что она не знакомит рабочих с планом.

— Мы хотим видеть, а дирекция делает нас слепыми, — сказал один из них, веснушчатый парень с вздернутым носом и светлой щеткой волос надо лбом. — Покажите план!

— Поздно! — прогудел голос за спиной Павла. — План провалили. Год тому назад надо было смотреть!

— Не тарахти, он прав! — возразил кто-то сбоку. — Пускай прочитают нам план нынешнего года… Иначе он опять залежится под сукном.