Граждане

Он перешел из кухни в комнату. Открыл шкаф с платьями Кристины и повесил туда ее фартук. Увидел ее туфли, брошенные у тахты. В прихожей висело ее весеннее пальто, недавно взятое из химической чистки, в ванной — зеленый халатик, всякие туалетные принадлежности. Моравецкий все это собрал, торопливо унес в комнату и сложил на дне шкафа. Нашел еще старенькую шаль и перчатки, несколько пустых флаконов и баночек из-под крема. Все он складывал в шкаф. — Зачем я это делаю? — спросил он вслух, запирая шкаф на ключ. Он окинул взглядом комнату: теперь видно, что ему осталось. И так будет до конца жизни. «С этим начать снова?» — подумал он, не веря, что это возможно. Сел на тахту и ощупал карманы пиджака: бумажник, папиросы, футляр для очков, спички… Все на своем месте. Он брал эти вещи одну за другой и пристально рассматривал каждую. В боковом кармане нашел веревочку. Нет, это был шнурок от башмака, старый, заскорузлый. Откуда он взялся? Он был такой твердый, как будто его мочили в воде, а потом сушили на солнце. Моравецкий долго его разглядывал: шнурок лежал на его ладони, единственная вещь, которой он не помнил, не узнал. Он положил его обратно в карман и перевел взгляд на свои руки. Поднес их к лицу, провел ими по лбу, по губам.

И внезапно все показалось непостижимым: он сам, его судьба, его неизменившееся лицо. Он опять пошел в ванную, чтобы поглядеться в зеркало. Рассматривал себя долго: шевелил губами, морщил лоб и брови, — и все еще не верил, что люди после этого дня будут видеть его таким же, как прежде, что он будет в их глазах тем же Ежи Моравецким.

— Нет, это немыслимо! — произнес он шопотом. — Я же не могу без нее, нельзя этого от меня требовать…

Увидел в зеркале две крупные слезы, стекавшие по морщинам у носа. Торопливо потушил свет и в темноте захлебнулся судорожным, сдавленным плачем.

Глава третья

1

Весною Павел Чиж попал в «угрожаемую зону». Он, как всегда, действовал стремительно. А подлинная опасность имеет свойство оставаться незамеченной: она обычно скрыта в нас самих и толкает нас на неосмотрительные поступки.

Павел давно не видел Агнешки. Со времени их последнего свидания он думал о ней с мстительным презрением. Он этим презрением чуть не замучил себя досмерти, а забыть Агнешку не мог.

В их последнюю встречу, которая произошла вскоре после бурного заседания редакционной коллегии, созванной по требованию Зброжека, Павел объяснился Агнешке в любви. Он открыл ей свои чувства, ничего не утаив, и даже без труда находил нужные слова. И в этот самый день они с Агнешкой разошлись навсегда.

Во всем виновато было то заседание в редакции «Голоса». Точнее говоря — репортаж Павла под заглавием «Лучшее будущее «Искры», репортаж, вызвавший у Зброжека приступ бешеного гнева. Заседание, как мы уже знаем, началось в четыре часа. Павел не мог скрыть нервного волнения: в четыре его ожидала Агнешка. Вначале он то и дело с нетерпением смотрел на часы. А что если встать, извиниться и уйти? Первые пятнадцать минут были ужасны. Но они миновали — и на него нашло спокойствие отчаяния; теперь уже все равно, она больше его не ждет. Он даже почувствовал что-то похожее на облегчение. «Завтра позвоню ей», — решил он. А в эту минуту раздался голос Зброжека — и все поняли, что сегодня заседание редколлегии пройдет не по-обычному.

Лэнкот довольно редко созывал коллегию. Со времени отъезда Вейера он старался постепенно ограничить круг людей, которые могли бы влиять на направление газеты. Игнаций Вейер привлек в редакцию «Голоса» большую группу молодых журналистов, среди которых было немало начинающих. Из них некоторые делали тогда первые шаги, начав сразу после освобождения Польши сотрудничать в газетах ЗВМ[33].. Другие еще не так давно писали только в молодежных стенных газетах в провинции. В журналистских кругах Вейера называли «искателем жемчуга», и старые, довоенные газетные работники вопили, что он — сумасшедший фантазер. «Жемчуг», который собрал Вейер, представлял собой компанию очень молодых, очень горячих и всегда взлохмаченных парней. Еще несколько месяцев назад их было полным-полно в коридорах и комнатах редакции, где они поднимали невероятный шум и галдеж, понося империалистов и друг друга. Вейер ругал их на чем свет стоит, учил писать статьи, посылал в районы, платил мало, а требовал много. Каждый из них готов был за него в огонь и воду даже без особой необходимости. Самых способных, таких, как Виктор Зброжек, Вейер подвергал испытаниям, поистине тяжким: месяцами держал их в районах, на участках острейшей классовой борьбы, можно сказать — под обстрелом диверсантов. Так, например, Зброжек начинал свой стаж журналиста под Белостоком: его первые репортажи 1947 года еще пахли порохом. Виктор был любимцем Вейера.