Граждане

— Что ты, Мацуля! — пролепетал он. — Ведь я его только…

Он проглотил слюну, с ужасом глядя на сидевших, глаза у него стали совсем круглые.

— Полно вам!.. — неуверенно буркнул Котковский.

Мацуля скорчил удивленную гримасу.

— А ты и не знал, Челис? — Он меланхолически покачал головой. — Ну, смотри сам: какая это буква? Не видишь? Читай.

— «Че», — объяснил старший из братьев Шкарлацких. — Ясно, как день.

— «Че», — торжественно подтвердил Мацуля. — Гляди, читай: «Челис, разыскиваемый милицией».

Челис отступил на шаг. Он дрожал всем телом, губы у него побелели.

— Нет… Не пойду… Илжек говорил, что…

— Илжек тебе не поможет, — с усмешечкой протянул Выжик, сонно глядя на Челиса из-под своих девичьих ресниц. — Посидишь годика два-три, чучело, а потом тебя выпустят.

— Ну, ребята, берите его! — бросил он сквозь зубы, подавая знак Шкарлацким.

С коротким криком Челис сделал движение, как будто хотел бежать. Но оба Шкарлацкие, Мацуля и двое остальных зашли ему за спину и стали оттеснять его к стене клуба. Обступив Челиса полукругом, они напирали все больше. Мацуля, приседая на корточки, изображал собаку, лаял и скалил зубы.

— Челис! — с беспокойством позвал Котковский, встав со ступенек.

Но Челис, видно, уже его не слышал. Он стоял, прижатый к стене, и мотал головой во все стороны. Тяжело дыша, он неуклюже заслонялся могучей мускулистой рукой.

— Пустите! — молил он, пряча за спину лопату. — Ну, пустите…

Зрелище было такое забавное, что даже Котковский засмеялся. Выжик весело засвистал.

— Мацуля, бери его! — скомандовал он. — За ноги! А вы — за руки! Живо!

Они услышали шум борьбы и чей-то высокий, резкий крик.

— Сволочь! — выругался один из Шкарлацких, отскочив.

Над плечами Челиса блеснуло острие лопаты, и затем он стал виден весь. В высоко поднятых руках он держал лопату, как молот. Окровавленный Мацуля, вопя, вставал с земли.

— Челис, вернись! — крикнул в испуге Котковский.

— Хватайте его! — визжали Шкарлацкие.

Челис гигантскими скачками мчался к воротам. Все смотрели ему вслед онемев, и только Мацуля тихо скулил, ощупывая голову. У ворот Челис обернулся, приостановился на миг, раскорячив ноги, и швырнул лопату на землю. Они еще успели увидеть, как он осмотрелся по сторонам, вытянув шею движением затравленного зверя, — и выбежал на улицу.

— Вот мужичье! — сердито выругался Выжик.

Они разочарованно переглянулись.

— Что мы за люди! — шопотом сказал Котковский. — Что мы за люди!..

Глава четвертая

1

В последнее время Лэнкот часто говорил жене: «Кажется, мне крышка! Не выкарабкаюсь я, Люцына!»

Погасив свет, они обычно в постели перед сном обсуждали всякие дела — то были часы, когда Лэнкот не таил от Люцыны своих забот. В благополучные времена темой этих бесед бывали главным образом мелочи повседневного быта: запасы продуктов на зиму, планы, как провести отпуск, возможность сделать выгодную покупку. Лэнкот в этих случаях начинал говорить в нос и торжественным тоном. Лежа в темноте и сложив руки на одеяле, он обсуждал вопрос со всех сторон, всегда находя наиболее практичный выход и рассеивая сомнения Люцыны. Потом оба засыпали, лежа рядом.

Но сейчас все пришло в расстройство, и Люцыне приходилось утешать мужа. Он беспокойно ворочался в постели, шуршал папиросами — в эти дни он курил неумеренно — и, вздыхая, излагал Люцыне события за день.

— Я перестал понимать ситуацию, — говорил он. — И, кто знает, не навлек ли я на себя гнев партии. Но чем? Вот чего я не могу понять.

Он перестал «понимать ситуацию» с того дня, когда пришлось побывать в Варшавском Комитете партии. Выслушав его сообщение о том, что произошло на заседании редколлегии, Лэнкоту задали вопрос, считает ли он, что ему не в чем себя упрекнуть.

— Разумеется, нет, — ответил Лэнкот. — Я, как фактический глава редакции, несу ответственность за все: я не сумел уберечь редакцию от влияния таких вредных людей, как Зброжек, и в порядке самокритики признаю, что…

Пожилой мужчина в очках, сидевший за массивным дубовым столом, слушал его внимательно, не перебивая. Но Лэнкот вдруг, не докончив фразы, замолчал, охваченный какой-то смутной тревогой. Его попросили назвать членов коллегии, потом задали несколько вопросов насчет системы работы в редакции, функций различных отделов. Спросили, как часто бывают собрания. Все объяснения Лэнкот давал толково и спокойно, авторитетным тоном, хотя и дрожащими губами. Член комитета записывал их. «Ну, чего я, собственно, боюсь?» — уговаривал себя Лэнкот. Он смотрел на три портрета, висевшие над письменным столом, на телефоны рядом на столике, разноцветные папки с бумагами, на костлявую руку, записывавшую его ответы, и все это наводило на него страх.

— Как мне отнестись к выступлению Зброжека? — спросил он осторожно, машинально ища пальцами бумажку, чтобы скатать из нее шарик.

— Мне думается, поведение товарища Зброжека должна прежде всего обсудить ваша партийная организация.

— У нас уже был на этот счет разговор с товарищем Сремским, и он тоже такого мнения.