Граждане

Кузьнар сидел бледный, весь в поту. Смотрел в окно через плечо Тобиша. Черные точки мелькали в воздухе над пустынной территорией стройки. «Вороны», — подумал он рассеянно. Потом обвел глазами всех четырех мужчин, находившихся в комнате, хотел спросить: «Что же, значит — конец?», но не в силах был разжать крепко стиснутые губы. Он поискал глазами графин с водой. Шелинг, внимательно всматриваясь в его лицо, налил стакан и подал.

— Еще? — спросил он, когда Кузьнар залпом выпил воду.

Тот молча кивнул головой. За окном слышался певучий голос Курнатко, разговаривавшего с рабочими.

— Мы не хотели тебя тревожить, — начал Тобиш, уставившись в какую-то точку на полу. — Все равно ты ничем помочь не можешь. А этот твой шофер — баба, разболтал все. Не следовало тебе вставать с постели!

— А как люди? — глухо спросил Кузьнар, махнув рукой в сторону окна.

Тобиш ответил не сразу. Его худое лицо потемнело, словно на него набежала тень.

— Завтра будет общее собрание, — промолвил он тихо. — Всех созовем, и надо будет сказать им прямо… — Он умолк, не докончив фразы.

— Ага, прямо… — повторил за ним Кузьнар.

— Чья это там собака? — крикнул вдруг Шелинг, останавливаясь посреди комнаты. — С ума можно сойти!

За окном слышен был визг и тявканье. Кто-то звал: — Нора! Норка!

— Они ведут себя так, как будто им все безразлично, — сказал через минуту Гнацкий. — Во всяком случае, большинство.

— Это собака Пабианского, — пояснил Шелингу инженер Боярский, выглянув в окно. — Прибежала за ним из Зеленки. Она всегда бежит за велосипедом.

Шелинг присел на край стола и о чем-то размышлял, уставив свои очки на Кузьнара и выпятив нижнюю губу.

— Сейчас опять заведет свою песню насчет болот, — шепнул Боярский Гнацкому. — Я ухожу.

— Кузьнар, — медленно начал Шелинг. — Я знаю, что вы сильный человек, и не собираюсь золотить пилюлю. Должен вам сказать — это для каждого из нас было, как удар по голове. Да, вы слышите, что вам говорят? Удар по голове. Конечно, что касается меня…

— Ну, теперь пойдет про болота! — пробормотал себе под нос Боярский.

Шелинг посмотрел на него, как разъяренный тигр.

— Какие болота? — прошипел он. — Что вы сочиняете, Боярский? Никогда я не говорил ни о каких болотах, это у вас галлюцинации слуха. Так вот, коллеги, я хотел сказать, — продолжал он через минуту, — что лично я к иллюзиям не склонен. Я потомок людей, закаленных Сибирью, и заявляю прямо: у нас один шанс из ста. Весь вопрос в том, стоит ли хвататься за этот единственный шанс. Не знаю, как вы, а я люблю риск. Мой дед сорвал даже однажды банк в Монте-Карло. Но легче сорвать банк, чем вдолбить что-нибудь в тупые башки наших бюрократов. Кузьнар, чувствуете вы себя в силах за это взяться? Никаких иллюзий, point de reveries! Это будет такая борьба, какая вам и не снилась. Увы, Маркс не предвидел, ктό может засесть в кабинетах в период построения социализма. Говорить дальше или не стоит?

— Ну-ну! — Кузьнар поощрил его усталым жестом.

Шелинг посмотрел на него одобрительно, но не без иронии, и поболтал короткой ножкой в воздухе.

— Я уже толковал об этом с Гнацким, но он — человек слабодушный… Не перебивайте меня, Гнацкий. В его жилах вместо крови течет жижа сомнений. Смотрите, смотрите, как покраснел! Да, да, я понимаю, что можно заикаться, но ведь вы и на решения так же скоры, как на слова!

— П-позвольте! — запротестовал Гнацкий, багровея до корней волос. — Эт-то уже п-переходит всякие…

— Ближе к делу, Шелинг! — резко бросил Тобиш.

Шелинг снял очки и шагнул на середину комнаты. Глядя прищуренными глазами в окно, он сказал, словно отвечая самому себе на заданный вопрос:

— Конечно, тут возможны различные комбинации. Вот хотя бы горизонтальные стеллажи… или набивка щебня. Ну, еще к этому нужны будут колодцы… скажем, из дерева и бетона. Та-ак. Понимаете, начальник: небольшие колодцы под углами здания и в местах, где сходятся стены. А сверху мы соединили бы их перемычками или железобетонными балками. Красота!

Он прошелся несколько раз от стола к окну и обратно. Затем, остановившись, сказал отрывисто:

— Но я лично за сваи! — И, словно задетый чем-то, повернулся спиной к присутствующим.

Кузьнар пошевелился на стуле, но не встал, только уперся глазами в спину Шелингу. Подождал с минуту, терпеливо и сосредоточенно.

— Человече, — сказал он, наконец, шопотом. — Говори, что знаешь. Не шути с этим! Ты же видишь, что вышло… Сам видишь, Шелинг… — Он вдруг охрип и поднял с колен крепко сжатые кулаки.

— Директор! — ахнул в испуге Боярский. А Тобиш налил воды в стакан и пододвинул его Кузьнару. В комнате наступила тишина. Собака, видимо, убежала куда-то, и только со стороны старой стройки долетали какие-то глухие звуки, похожие на шипение при сварке металла.

— Нет, — Кузьнар потряс головой, — за меня не бойтесь. Я хоть и старая посудина, да крепкая еще. И сам себя запаяю. Не подведу, Тобиш! Скажите мне только, товарищи инженеры, есть ли из-за чего… Можно ли еще вот этими руками… этими когтями…

Он порывисто встал. Все смотрели на его протянутые вперед раскрытые ладони и посеревшее, словно камень, лицо.