Граждане

Он пошел провожать Агнешку до остановки на площади Дзержинского. Идти было недалеко, и они не успели поговорить. Агнешка ни словом не упомянула о его воскресном посещении, Павел не спросил о Зброжеке. Молча стояли оба на бетонном «островке», на котором ожидают трамвая, и похоже было, что опять они расстанутся, как тогда, в первый вечер, не сговорившись о новой встрече. Только когда донеслись звонки подходившего трамвая, Павел испугался, что никогда больше не увидит Агнешки, и, понукаемый этим страхом, спросил, когда можно будет с ней встретиться.

Она сказала, что в субботу в шесть часов ей нужно организовать доклад в Обществе польско-советской дружбы. К половине седьмого она уже, вероятно, будет свободна. Так, может быть, в субботу на Кредитовой?

— Приду ровно в половине седьмого, — тихо сказал Павел.

Трамвай скрылся за поворотом, а Павел еще долго стоял, ловя отголоски его звонков. Потом галопом помчался через пустую площадь. Вбежал в квартиру и, скинув куртку, заперся в комнате. Здесь он до рассвета сидел за чертежным столом Антека и с лихорадочным увлечением писал заметку о заводе «Искра». Перечел написанное, когда за окном уже светало, и глубоко, всей грудью вздохнул, с трудом вмещая в себе бурную радость удовлетворения. Потом сорвался со стула и растолкал крепко спавшего Антека. Когда тот проснулся, Павел торопливо, обрывающимся голосом прочел ему вслух то, что написал за ночь. Заметку он озаглавил: «Скорее перевертывайте листки календаря».

Однако, к неприятному удивлению Павла, ни заголовок, ни содержание заметки не понравились Антеку.

3

Антек Кузьнар редко бросал слова на ветер. Он был похож на отца — такой же мускулистый и коренастый и те же жесткие волосы, — но гораздо молчаливее его. Когда с Антеком заговаривали и он вынужден был отвечать, он опускал глаза и хмурил брови, словно сердясь на собеседника, на самом же деле просто обдумывал ответ. А товарищи молча ждали, и даже Стефан Свенцкий поглядывал на него с интересом и уважением.

Заметка Павла показалась Антеку слишком поверхностной. Неужели на заводе «Искра» все идет так гладко? У Антека способность увлекаться умерялась рассудительностью и осторожностью.

— Написано-то хорошо, — сказал он, приглаживая ладонью всклокоченные волосы. — Но меня смущает содержание. Неужели там нет никакой борьбы? Так-таки полнейшее благополучие? Вряд ли!

— Я описал то, что видел своими глазами, — с жаром доказывал ему Павел. — Есть там один инженер, Гибневич, — превосходный человек, скажу я тебе! — так я два часа просидел у него в кабинете.

— Та-ак, — в раздумье протянул Антек, плотнее закутываясь в одеяло, так как в комнате давал себя знать предутренний холод. — А сколько там рабочих?

— Шестьсот… или семьсот.

— Семьсот человек! — Антек покачал головой. — И никаких трений? Никаких вопросов, кроме производственных?

Павел вспылил.

— «Никаких», сразу же — «никаких»! Разве я это написал в своей заметке? В ней дана общая картина достижений, атмосфера…

— Атмосфера, — повторил Антек. — Ну что ж, ты там был, а я — нет. Но, знаешь, у нас есть один учитель истории, Постылло. Когда в школу приезжают представители из Отдела народного образования, он отлично умеет показывать им, как у нас все хорошо. На уроках все тогда идет как по маслу. Самые отпетые лодыри барабанят без запинки целые страницы наизусть. А почему? Потому что им заранее известно, что Постылло будет спрашивать.

— Не так-то легко мне втереть очки! — недовольно буркнул Павел.

— А это, собственно, даже не обман и не очковтирательство. Возьмем, например, нашу школу: ведь многое у нас в порядке. Но, ясное дело, есть и недочеты. Люди бывают очень разные… Очень разные, — повторил Антек и сурово сжал губы.

Павел молчал, видимо, уязвленный. Через минуту он стал раздеваться, демонстративно зевая. Погасил свет, не пожелав даже Антеку доброй ночи. Быть может, потому, что ночь была уже позади, в комнате серел рассвет.

По дороге в школу Антек еще раз основательно поразмыслил и пришел к выводу, что поступил вполне правильно. Они с Павлом не были близки, и связывало их только то, что они жили в одной комнате, но Антек любил Павла Чижа. И он считал бы себя плохим зетемповцем, если бы не сказал Павлу честно и прямо, что думает о его заметке.