Гражданин Галактики

В этой способности они различались; так каждый из нас способен водить машину, но не каждому дано стать гонщиком. Мамми «чувствовала вас» в такой же степени, как пианист-виртуоз чувствует свой инструмент. Однажды я читал об актрисе, которая говорила по-итальянски так, что ее понимали даже те, кто не знал итальянского. Ее звали «Дуче».^{108} Нет, «дуче» — это диктатор. Что-то в этом роде. Должно быть, у нее был тот же талант.

Первое, что я услышал от Мамми — «привет», «пока», «спасибо», «куда идем?». Простые понятия; так можно и с бродячей собакой объясниться. Позже я начал понимать ее речь именно как речь. Она же запоминала значения английских слов еще быстрее; у нее был огромный талант, и они с Чибис говорили целыми днями, пока были в заключении.

Но это легко для фраз, вроде «добро пожаловать», «я голоден», «надо поторопиться», это намного сложнее для понятий «гетеродин» и «аминокислота», даже если собеседники разбираются в этих явлениях. Когда же одна из сторон не понимает даже сути разговора, общение невозможно. Так было у меня с моими врачами. Даже если бы мы говорили по-английски, я бы их все равно не понял.

Радиостанция не получит отклика, если нет другой станции, приемника, работающего на той же волне. Я работал на другой волне.

И все же я понимал их, когда разговор не шел о слишком сложном. Это были милые существа; разговорчивые, смешливые, друг к другу доброжелательные. Различал я их с трудом, кроме Мамми. (Я узнал, что мы с Чибис для них так же отличались лишь тем, что я болел, а она нет.) Они же легко различали друг друга, их разговоры были пересыпаны музыкальными именами; в конце концов казалось, что звучит «Петя и волк» или опера Вагнера.^{109} Даже для меня у них была своя мелодия. Их язык звучал бодро и весело, как звуки яркого летнего рассвета.

В следующий раз, услышав канарейку, я пойму, о чем она поет, даже если она сама этого не знает.

Кое-что мне рассказывала Чибис; больничная койка — не лучшее место для изучения планеты. Гравитация Веги-5 почти как на Земле, условия для жизни — кислород, двуокись углерода и вода. Мы не смогли бы здесь жить — не только из-за убийственного «солнечного» ультрафиолета, но и из-за избытка озона. Чуть-чуть озона стимулирует, но избыток не лучше синильной кислоты. Было и еще что-то, кажется, закись азота, в больших количествах тоже гадость. В моей палате воздух кондиционировался; веганцы могли им дышать, но считали его безвкусным.

Кое-что выяснилось, когда Мамми попросила меня надиктовать, как я вляпался в эту историю. Когда я закончил, она попросила надиктовать все, что я знаю о Земле, об истории, и как мы вообще живем. Это была задачка… я до сих пор не диктую, потому что вдруг обнаружил, что знаю-то я не так уж много. Взять древний Вавилон — кажется, он как-то связан с древним Египтом? О многом я имел лишь смутное представление.

Может, Чибис справилась бы лучше, она ведь помнит все слышанное или прочитанное — прямо как мой папа. Но им, наверное, не удавалось надолго удержать ее на одном месте, а я был прикован к постели. Задание это Мамми дала из тех же соображений, из которых мы изучаем австралийских аборигенов, и чтобы получить образец нашего языка. Была и еще одна причина.

Работа была нелегкой, но ко мне был приставлен веганец, который помогал мне, когда требовалось, и сразу останавливался, когда я уставал. Назовем его Профессор Джозеф Яйцеголовый; «Профессор» примерно соответствует его званию, а имя его не произнесешь. Я звал его Джо, а он высвистывал мелодию, которая означала «Клиффорд Расселл, обмороженный монстр». Талант понимания у Джо был почти как у Мамми. И все же как объяснить, что такое «тарифы» и «короли» существу, чей народ никогда не имел ни того ни другого? Английские слова звучали для него просто шумом.

Однако Джо знал историю народов множества планет и мог показывать цветные движущиеся стереокартины, среди которых я находил нужные аналогии. Дело двигалось, я диктовал серебристому шарику, плавающему у моего рта, а Джо, как кот, сворачивался клубочком на платформе вровень с моей кроватью, и диктовал конспект моих слов в другой микрофон. Микрофон был так устроен, что я не слышал ничего, пока Джо не обращался ко мне.

Потом мы спотыкались. Джо останавливался и показывал мне картинку с чем-то, как ему казалось, похожим на то, о чем я говорил. Картинки возникали в воздухе, я мог их рассматривать, как хотел: если я поворачивал голову, картинка смещалась. Это было цветное движущееся стереоизображение, живое и четкое — что ж, через каких-нибудь лет двадцать и мы этому научимся. Забавно, что картинки возникали прямо в воздухе, без видимого проектора, — но это лишь эффект стереооптики; и мы уже способны уместить реальный вид на Большой Каньон в аппаратик, умещающийся в ладони.

А вот что действительно впечатлило меня, так закулисная сторона всего этого. Я задал Джо вопрос. Он напел что-то своему микрофону, и мы промчались по их «Библиотеке Конгресса».