Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле

Смолоду Кампанелла привык неотступно размышлять. О движении небесных светил. О несовершенстве философии Аристотеля. О смелости Телезия, решившегося опровергнуть Стагирита. О законах поэтики. О далеких странах. Но более всего о том, как должен быть устроен мир. Он привык сосредоточивать мысль на одной цели, снова и снова подступаться к ней, пока не вспыхивал ответ. Впрочем, едва возникнув, ответ этот немедленно порождал новые вопросы. И мысль снова начинала биться в преграду: Gutta cavat lapidem non vi, sed saepe cadendo — «Капля камень долбит не силой, но частым падением». Эту пословицу любил Бруно. Теперь ее твердит Кампанелла. И вот его пытливой мысли, привыкшей возноситься к тайнам мироздания и проницать секреты поэзии, приходилось биться над тем, как передать записку из одной камеры в другую, как перехитрить тюремщиков и допрашивающих, как приспосабливаться к их мышлению, разгадывать их уловки, опускаться до той логики, которой подчиняется их гнусное ремесло.

Глава XLIX

Внезапно в тюрьме началось волнение. С тюремного двора доносился цокот подков, кавалерийская труба пропела команду, раздалось шарканье ног, звон кандалов. Скоро стало известно: вице-король Ферранте Луис де Кастро граф Лемос повелел заговорщиков незамедлительно доставить в Неаполь. Непростая операция! Звуки, встревожившие тюрьму в Джераче, означали, что конвойные команды из других тюрем доставили заключенных. Теперь собирается одна большая колонна. Она должна прошагать до места, где узников посадят на корабли.

Испанский офицер, начальник конвоя, провел прескверную ночь. Узники, в кандалах, соединенные между собой общей цепью, ослабленные долгим заточением, голодом, тревогой, пытками, быстро шагать не могли. Даже если первыми поставить самых сильных, все равно вся колонна поплетется так, как идут слабейшие. Не волоком же их тащить! Вести заключенных предстояло по дорогам, на которых фуорушити — дома. За один день до назначенного места никак не дойти, а останавливаться с такой колонной на ночлег опасно. Тут не то что двойной, тут и тройной конвой будет нелишним. Было над чем поломать голову. У каждого свои заботы.

Ранним утром заскрипели засовы на камерах, забегали стражники, выгоняя заключенных в тюремный двор, где уже восседали на конях конвойные, злые, как черти, оттого что их разбудили спозаранку, что предстоит утомительный переход. Им долго вдалбливали, сколь опасны люди, которых они конвоируют, и как страшно будет взыскано с них, если они кого-нибудь упустят. Теперь они срывают досаду на пленниках, кого хлестнут поводом, кого толкнут древком пики. Капралы долго пересчитывали заключенных и тех, кто на ногах, и истерзанных, в повозках, путались, сбивались, бранились, начинали считать снова, строили, перестраивали, определяли, кому с кем идти, прежде чем замкнуть цепь, соединяющую все кандалы.

В этой суматохе у Кампанеллы было одно желание — разглядеть Дионисия и Мавриция, подойти к ним, поговорить. Нашлись заключенные, которые помогли ему. Изменились оба друга так, что у него заныло сердце. Он сам выглядит не лучше. В толпе заключенных — ему шепнули об этом — его отец и брат. Когда еще представится возможность повидаться с ними! Да и представится ли? Пользуясь неразберихой сборов, он поспешил разыскать их. Лучше бы не разыскивал! Отец, у которого почему-то отняли его инструменты, вдруг стал со слезами упрекать его: навлек на семью такой позор, такую беду. Брат молчал. Он в глазах родных лишь причина горестей, обрушившихся на семью, разоривших дом, угрожающих им гибелью. И уже нет времени объяснить, оправдаться…

Звучит ненавистная испанская команда, звенят молотки по кандалам, отворяются высокие тюремные ворота.

Глава L

Не было в жизни Кампанеллы дороги тяжелее этой. Когда колонна, звеня кандалами, бряцая тяжелой цепью, с трудом переступая ногами по каменистой дороге, кашляя от едкой пыли, вытянулась и он оглянулся, ему впервые стало видно, сколько людей, последовавших за ним, лишены свободы, превращены в кандальников, шагают теперь навстречу страшным испытаниям. Многих он не знал в лицо, и они его не знали.

Кампанелла помнил множество историй о великих полководцах. Но ему не случалось читать, что ощущал полководец после проигранного сражения, думая о своих солдатах, когда их угоняли в плен, что думали они о полководце. Мало ему собственных кандалов. Он ощущает вес железа, которое несут на себе другие узники. Его мучает боль тех, кто, не оправившись после пыток, мечется в жару и бреду на повозках. Его терзает их ужас, томит их жажда. Где тот добрый самаритянин, что перевяжет их раны, оботрет их лица, покрытые горячечным потом, напоит прохладной водой?