Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле

Монаху-доминиканцу лучше не вести дневника в такие времена, разве что он заполнит его благочестивыми размышлениями. Дневником Томмазо стали стихи. Его особенно влекли сонеты. Новые друзья открыли ему сонеты Данте и Петрарки, загадочно-темные сонеты Кавальканти. И он упорно пробовал силы в этой труднейшей форме. Его собственные сонеты получались диковинными. Он бился над ними, пытаясь заставить кипящую лаву отлиться в строгую форму. Иногда это удавалось, чаще нет. Продолжал он сочинять и по-латыни. Большинство стихов жили у него только в памяти, менялись, иногда забывались, потом воскресали снова.

Он решился почитать свои стихи новым знакомцам. И хотя многие из них тоже писали стихи, в сонетах Томмазо была такая сила, которая восхитила их. Давно он не жил так полно, как в Альтомонте. Томмазо спешил к друзьям при каждой возможности. Между тем его молодые друзья были давно на заметке у тех, кому надлежит не допускать вольномыслия, провинциал ордена осведомлен о том, с кем сблизился брат Томмазо. Однако до поры до времени его щадили. По тонким соображениям. Орден не отказался от надежд, которые возлагал на Томмазо. Ордену нужны люди могучего ума и большой образованности. Влияние другого ордена — братьев Иисуса, иезуитов — все сильнее. Доминиканцам грозит оттеснение на второстепенное место.

Томмазо жил в Альтомонте, глотал книгу за книгой, писал стихи, проводил много времени с молодыми вольнодумцами и не знал, что его слова и поступки все время взвешиваются на невидимых весах.

Друзья принесли Томмазо книгу некоего Джакомо Антонио Марты под длинным названием «Крепость Аристотеля, против начал Бернардино Телезия».

— Что это? — настороженно спросил Томмазо.

— Почитай — увидишь, — был ответ.

— А кто этот Марта?

— По образованию юрист. Профессор Неаполитанского университета. Удостоен такого звания за эту книгу.

Томмазо начал читать, и текст расплылся у него перед глазами — от негодования кровь прилила к голове. Он попробовал читать спокойно, не смог, вскочил, швырнул книгу в угол, потом поднял ее и стал читать дальше.

Марта сообщает, что потратил семь лет на то, чтобы изучить и опровергнуть Телезия. Врет, негодяй! Он неспособен вникнуть в то, что утверждал Телезий. Это видно на каждой странице. Марта бессовестно выхватывает из сочинения Телезия строки, иногда слова и приводит их, отрывая от целого. Он утверждает, что эти строки и слова ошибочны и вредны, ибо противоречат Аристотелю. Сознательно допускает грубейшую логическую ошибку. Не доказав, что все сказанное Аристотелем — истина, принимает это за данность и требует того же от читателя. Требует угрожающе! Ход его рассуждений таков: учение Аристотеля признано нашей святой церковью, Телезий противоречит учению Аристотеля, следовательно, противоречит тому, что признает наша святая церковь, следовательно, противоречит самой церкви. Quod erat demonstrandum — «Что и требовалось доказать». Знакомые аргументы! Точно такие выдвигали во Франции схоласты против Рамуса, прежде чем убить его.

А в какое убожество превращался сам Аристотель под пером Марты! Он не прочитал подлинных текстов Стагирита. Просто клялся его именем, изображая его источником мудрости на все времена! Будто может существовать ученый, будь он трижды гениальный, который в состоянии дать однажды и навсегда единственно верное толкование всем наукам! Телезий призывает изучать законы природы, а для того наблюдать ее. Что может быть бесспорнее? Марта противопоставляет этому требованию цитаты, сто раз до него процитированные. Напоминает решения Тридентского собора, осудившего все ереси, да так, что Телезий немедленно начинает выглядеть противником этих решений. Мало того! Он напоминает, что против утверждений, близких взглядам Телезия, высказывались основатели Святой Службы, столпы инквизиции. Книга Марты — ученый трактат? Нет! Это донос и угроза. Телезия нет в живых. Донос Марты опоздал. Угроза должна устрашить его последователей.

Книга Марты духом и буквой своей говорит: тот, кто будет придерживаться взглядов Телезия, тот придет в противоречие с учением нашей святой церкви, с декретами ее соборов, нарушит предостережения, исходившие от инквизиции. Попробуйте, если не боитесь!

Томмазо не испугался. Это важный день его жизни. Это рубеж. Ему двадцать один год. Он стал взрослым. Он принялся за труд, подобный первому подвигу Геракла, — за свой первый философский трактат. Он сделал свой выбор. Против Марты, в защиту Телезия. Против запретов и угроз. За свободную, смелую мысль. За изучение природы.

Одумайся, Томмазо, пока не поздно! Остановись!

Глава XVII

Каждое утро после заутрени Томмазо спешит в келью. Жаль часов, потерянных на молитвы, на долгую трапезу. Но сейчас он не может нарушать порядки обители и подвергать свой труд опасности. Повторяя слова молитв, падая на колени, крестясь, кланяясь, подпевая общему пению, он думает о своем.