Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле

Он прав, когда насмешливо говорит об этом. Но что Кампанелле поделать с собой, если он, думая о дне сегодняшнем, то и дело обращается мыслью к прошлому и устремляется воображением в будущее? Что Кампанелле поделать с собой, если, вникая в то, что происходит в родном краю, он не может забыть о нитях, связующих судьбу его родины с тем, что происходит в других странах?

Кампанелла понимал: опасен путь, на который они вступают. Сама их беседа смертельно опасна. Он хотел укрепить решимость друга, да и свою. Стал размышлять вслух:

— Великий Фома Аквинат учил: если земные властители употребляют свою власть во зло подданным и их правление становится тиранией, подданные имеют право восстать, свергая несправедливый порядок и тех, кто стоит в его главе. Сие не мятеж. Мятежниками в таком случае нужно считать тиранов.

Дионисий обрадовался, что друг напомнил ему прекрасное рассуждение святого авторитета. Потом призадумался.

— Помнится, — сказал он, помолчав, — там есть оговорка. Чтобы подданные могли выступить против тиранической власти, они должны заручиться благословением церкви, которая освободит их от повиновения властям.

Кампанелла ответил стремительно, так, как отвечают, когда ответ давно ясен:

— Мы их и освободим. Властью принятого нами монашеского сана.

— Так что же мы будем делать, брат мой Томмазо? — спросил Дионисий. Необычное обращение! Иноки называли друг друга просто «брат». Назвав Кампанеллу «брат мой», Дионисий скрепил этим новое братство, в которое они вступили.

— Так что же будем делать? — повторил Дионисий свой вопрос.

— «В начале было Слово», — кратко ответил Кампанелла.

Глава XXXV

«В начале было Слово».

В калабрийских деревнях и городах скоро стали поговаривать о проповедях странствующего доминиканца — брата Томмазо. Проповедник с горечью напоминал о бедах, перенесенных их краем, о тяготах, лежащих на плечах его сынов, он говорил, что стенаниями несчастные не изменили своей участи, а лишь увеличили свои беды. Он говорил о земле, текущей молоком и медом, и о людях, которые искали эту землю, стремились к ней, но не дошли, ибо раньше времени убоялись тяжести пути. И толковал сие так, что счастье не в молоке и меде. Оно в свободе. Оно в справедливости. И достигнет обетованной земли лишь тот, кто опояшется мужеством и вооружится твердостью. У проповедника звучный голос, проникающий в душу. Лоб его вспахан морщинами мыслей и страданий. Черные пристальные глаза глядят так, что каждому кажется — он обращает свою речь к нему. А проповедник напоминал слова Господа: «Пошлю мир на землю вашу, ляжете, и никто вас не обеспокоит, сгоню лютых зверей с земли вашей, и меч не пройдет по земле вашей». Люди, жившие в краю, давно не знавшем мира, люди, чьи ночи были тревожны, ибо каждой ночью в их дома могли ворваться и испанские солдаты и стражники Святой Службы, люди, по земле которых проходил и меч, и огонь, слушая проповедника, с тоской думали: когда же настанет обещанное? «И будете прогонять врагов ваших, и падут они пред вами от меча; пятеро из вас прогонят сто, и сто из вас прогонят тьму, и падут враги ваши пред вами от меча». Грозно звучал голос проповедника.

— Это не я говорю вам. Это сказал Господь!

Калабрийцы расходились с проповеди пораженные. Почему они не слышали таких слов никогда прежде? Да есть ли они в Завете? Немногие из них, читавшие Библию, переступая тем один из папских запретов, подтверждали: да, такие слова в Ветхом завете есть!

— «Когда ты выйдешь на войну против врага твоего и увидишь коней и колесницы и народа более, нежели у тебя, то не бойся их, ибо с тобою Господь… Господь Бог ваш идет с вами, чтобы сразиться за вас с врагами вашими и спасти вас». Брат Томмазо не называл имени врагов, но слушавшие его переглядывались и кивали головами — им не нужно было объяснять, к кому приложимы сии духоподъемные слова.

Пламенно проповедуя, Кампанелла старался блюсти осторожность — прямо не говорил, облекал поучения в таинственное обличье. Имеющий уши — услышит, имеющий разум — поймет. Он высказывал свои призывы словами Святого писания. Язык этот понятен и привычен и ему и тем, кто его слушал. Надо было только так понять, так произнести, так истолковать эти слова, чтобы они прозвучали проповедью восстания.