Гражданин ГР

Белый самолёт взмывает в жёлтое от солнечного света небо, держа курс на запад. Гр провожает его взглядом и подходит к колодцу, чтобы напиться воды. Наклоняется и вдруг проваливается вниз. Понимает, что это не колодец, а страшная дыра, уже виденная им когда-то. Он летит в дыру, задевая руками и ногами тяжёлые грубые предметы, которые бьют его, рвут на нём одежду, цепляются за волосы и бороду, как будто стараются сорвать с него кожу. Есть ли тут окна, двери, чтобы ухватиться за ручку и выбежать? По темноте вокруг и по запаху Гр догадывается, что это дымовой проход, забитый сажей и заполненный угарным газом. Чем дальше, тем проход становится уже, и вот наконец уменьшается до размеров подзорной трубы. Гр, боясь, что сейчас застрянет и задохнётся, рвётся вперёд, слышит мощный взрыв и просыпается.

Ощупав в темноте пространство вокруг себя, он вспомнил, что лежит один, под украденной медвежьей шкурой, в шортах с зашитыми под заплаткой долларами. Резкий тошнотворный запах, похожий на запах гнилой арбузной корки, ударил в нос. Гр перевернулся на живот, намереваясь выползти на свежий воздух, и вдруг услышал негромкое жужжание снаружи.

– Медведь вернулся! Друг! – закричал он, торопясь высунуться из-под шкуры.

Знакомые стрекозы, облепившие со всех сторон медвежью шкуру, радостно загудели. Гр прикрыл ладонью глаза и огляделся. Прямо перед собой он увидел колодец, увитый свежей арбузной ботвой, брошенную неподалёку лопату и скорлупу от миндальных орехов. Гр посмотрел вверх: в жёлтом небе ему прощально помахала крыльями то ли зелёная птица-мечта, то ли белый самолёт большого белого медведя.

Депрессия в кармане

Из медвежьей шкуры Ло сшила шубку, по виду почти как норковую, о какой мечтала бог весть с каких времён, едва ли не с первого дня замужества! Такой удачи она и вообразить себе не могла, поэтому не стала ругать мужа за то, что он бросил отвязанную телегу без присмотра, прожёг шорты и потерял футболку. А когда узнала о зашитых в шортах долларах, и вовсе раздобрилась – выставила на стол «Маисовку» ради встречи.

Даже ночью Ло отказывалась снимать шубку, надевая её на голое тело перед сном, отчего Гр постоянно казалось, что рядом с ним лежит белый медведь. Гр будил его и начинал беседу – о способах разведения бахчи в снегах, о Мондоне, где наверняка слишком тепло для арбузов, о нефти, о самолётах. Медведь что-то бурчал в ответ, но как Гр ни прислушивался, ему не удавалось понять, чем именно недоволен сосед. Так проходила вся ночь, а утром Гр вставал вялым и долго ругал жену за устроенный маскарад. Доллары решили припрятать, мало ли как повернется жизнь, а пока раздумывали над тем, с чего начать дезинфекцию, с какой стороны? А главное, как действовать в сложившейся обстановке? Местное радио предупреждало: надо быть начеку – мировой бедлам продолжал усиливаться, его отзвуки, будто громовое эхо, докатывались до Эх-Вынии и не растворялись до тех пор, пока эхвынцы не поднимались все разом в воздух на воздушных змеях и не начинали читать стихи. Громовое эхо смолкало, напуганное мощью коллективной поэзии, и убегало туда, откуда прикатывалось.

В мире, уставшем от политических низких интриг, блуждал кризис. Он был в самом разгаре: повсюду бродили усталые злые люди с депрессией в карманах штанов. Они крепко сжимали её своими худыми, слабыми от голода руками, не понимая, откуда взялась и зачем привязалась к ним эта зараза. Было невозможно определить, они ли тискали депрессию, или это она так прилипла к пальцам, собрав их в кулак, что не было никакой мочи разжать руки.

Люди разгуливали по улицам деревень, городов, распугивая бездомных псов своим мрачным видом, и недоверчиво присматривались к жизни. Кое-кому порой удавалось открыть ладони, тогда граждане хватали лопаты и со всех ног бежали копать картошку, однако, разозлённая тем, что от неё отцепились, депрессия свирепо кусала их сквозь штаны, и бедняги, взвывая от боли, останавливались на полдороге.

Были такие, кто немного разбирался в ситуации, и понимал, что освободиться от зловредной гостьи можно одним только способом, не очень приличным, правда, зато верным. Надо было сорвать с себя штаны и, свернув в тугой узел, сжечь, как это делали когда-то в средневековье, спасаясь от чумы. Но это было слишком экстравагантно! Обнажиться перед честным народом означало сознаться в том, что ты полный неудачник, поэтому народ страдал, не имея надежды быть избавленным от укусов.

К счастью, кое-где, в закоулках, уже попадались бесштанные люди, видимо, те из несчастных, кто совсем уж отчаялся и был доведён до крайности. Они согласились предстать перед миром в чём мать родила, лишь бы отделаться от жуткой боли, которая становилась нестерпимой. В основном это были мужчины. Они поодиночке жгли костры в тёмных уголках улиц, ещё не догадываясь объединиться и свалить штаны в общую кучу. Таких смельчаков было немного, и их ещё мало кто понимал. Но они были, они существовали, и это ощущалось в воздухе, которым все дышали.