Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке

Бывает, что народ попадает в рабство к им же учрежденным законам, как то случилось с афинянами при Драконте {1}. "Все, очевидно, началось с того, - пишет историк, - что хитрые преступники пытались обойти существующие законы: их злоумышления явились причиной появления нового, направленного против них закона. Но та же хитрость, которая помогала им обходить прежние установления, учила их, как обойти и новые. Они изобретали новые уловки, и правосудие отвечало новыми законами, но преступники по-прежнему его опережали. Если какие-нибудь действия объявлялись преступными, негодяй переставал их совершать и придумывал еще что-то, пока не наказуемое законом. Словом, те, против кого вводился закон, оставались безнаказанными, а карающая рука правосудия настигала лишь тех, кто был глупее. Тем временем уголовные законы все множились, и уже по всей стране трудно было найти человека, который когда-нибудь не нарушил бы невольно тот или иной из них, а потому в любую минуту мог быть беспощадно предан суду". На деле уголовные законы вместо того, чтобы предотвращать преступление, применяются лишь после того, как оно совершено, и вместо того, чтобы положить конец злодеяниям, лишь умножают их, побуждая искать новые уловки, чтобы избежать наказания.

Посему подобные законы напоминают мне телохранителей, которых подчас приставляют к государям-данникам якобы для того, чтобы оберегать их от опасности, но на деле для того, чтобы они ежечасно чувствовали, что они пленники.

Правда, уголовные законы обеспечивают неприкосновенность собственности в государстве, но в той же мере делают более неверной личную безопасность гражданина. Ведь будь закон трижды полезен и беспристрастен, он нередко оборачивается несправедливостью. Так, справедливое применение закона о смертной казни за воровство лишь оберегает наше имущество, но если лицеприятный или невежественный судья выносит неправый приговор, тот же самый закон посягает на нашу жизнь, затем что казнь невинного причиняет ущерб всему обществу. Следовательно, если ради сбережения имущества одного человека я издал закон, который может отнять жизнь у другого человека, в этом случае я ради достижения ничтожного блага буду повинен в совершении гораздо большего зла; и, дабы общество беспрепятственно владело безделкой, я подвергну страшной опасности истинную драгоценность. В подтверждение этого можно сослаться на опыт любого века. Не существовало закона более справедливого, чем lesae majestatis {Закон об оскорблении величества (лат.).}, который был учрежден, когда Римом правили императоры. И разве не разумно было его требование изобличать я карать любые заговоры против императорской власти? Но сколько чудовищных преступлений повлек за собой этот закон: ссылки, удушения, отравления чуть не в каждом знатном семействе. И притом все делалось законным путем: преступника судили и лишали жизни в присутствии многих свидетелей.

И так всегда будет там, где кары многочисленны и применяет их нерешительный и, главное, состоящий на жалованье судья. Подобный человек радуется умножению уголовных законов, ибо каждый из них он при случае может обратить в орудие вымогательства. В таких руках чем больше законов, тем больше возможностей не творить справедливость, но удовлетворять алчность.

Получающий жалованье судья, вознаграждение которого зависит не от его честности, а от числа им осужденных, должен отличаться безупречной добродетелью, иначе он будет склонен к жестокости. Когда же судья вступает на путь неправосудности, уже невозможно предсказать, как далеко он может зайти. Говорят, что гиена по природе не кровожадна, но стоит ей однажды отведать человеческого мяса, и никакой лесной хищник не сравнится с ней в прожорливости, а ее добычей теперь становится только человек. Корыстный судья воистину гиена в образе человеческом. Начав с тайного глотка, он уже закусывает в дружеской компании, а обедает на людях, затем начинает обжираться и, наконец, принимается сосать кровь, как вампир.

Не таким рукам следует вверять правосудие, но тем, кто умеет не только карать, но и миловать. Мудро поступил некогда император Наньфу {2}, когда ему сообщили, что его враги подняли мятеж в одной из дальних провинций.

- Следуйте за мной, друзья мои, - сказал император, - и я обещаю, что мы скоро истребим недругов.

Он тотчас выступил в поход, и при его приближении восставшие сложили оружие. Все ожидали, что император жестоко расправится с мятежниками, и были изумлены, убедившись, что с пленными обращаются мягко и человеколюбиво.

- Неужели вы так выполняете свое обещание? - вскричал его первый министр. - Ведь вы дали царское слово уничтожить своих врагов, а теперь не только помиловали их, но некоторых еще и обласкали!

- Я обещал уничтожить врагов, - ответил великодушный император, - и сдержал свое слово; вы сами можете убедиться, что они больше не враги мне! Я обратил их в своих друзей.