Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке

- Стало быть, вы путешественник? - прервал я его. - Нет, путешествиями похвастать я не могу, - ответил он. - Сколько помню, за всю мою жизнь я только трижды покидал родной приход, но уж тут нет такой улицы, на которой я бы в свое время не жил. Стоило, мне обосноваться на одной улице, как непредвиденное несчастье или желание испытать судьбу уводило меня на добрую милю от прежних заказчиков и какой-нибудь другой сапожник неудачливее занимал мое место и богател. А когда один из них умер в прежней моей лавке, так у него в поясе нашли целых семь фунтов и семь шиллингов, и все в золотых монетах.

Я невольно усмехнулся, слушая об этих путешествиях у домашнего очага 2, и спросил его, был ли он когда-нибудь женат.

- А то как же, сударь, - воскликнул он, - шестнадцать долгих лет! И тяжко мне приходилось, бог свидетель! Моя благоверная вбила себе в голову, что единственный способ преуспеть в этом мире - это копить деньги, а потому заработаю я за неделю всего три шиллинга, она уж обязательно припрячет все, что ей удастся забрать в руки, хотя неделю потом мы голодали.

Первые три года мы с ней из-за этого ссорились чуть ли не каждый день, и мне всегда удавалось настоять на своем. Но она была упрямая и продолжала прятать деньги. Наконец, я устал ссориться и настаивать на своем, и уж тут она принялась копить, пока я от голода чуть не протянул ноги. От такого ее поведения я с горя зачастил в трактир. Там сидел я с теми, кому тоже свой дом опостылел, и пил, пока были деньги, а потом пил в долг, пока верили, и в конце концов однажды, когда меня не было дома, явилась к нам трактирщица и вручила жене длиннющий счет, который разбил сердце моей благоверной. После ее смерти я обшарил всю нашу лавку, но она так ловко запрятала деньги, что я так и не нашел ни единого фартинга.

К этому времени мой башмак был уже починен, и потому, уплатив бедному ремесленнику за труды и сверх того вознаградив его за повесть, я поспешил домой для того, чтобы продлить полученное от этой беседы удовольствие, пересказав ее моему другу.

Прощай!

Письмо LXVI

[Различие между любовью и благодарностью.]

Лянь Чи Альтанчжи - к Хингпу, через Москву.

Уместное великодушие приносит нам многие блага, но только не любовь тех, кто рядом с нами. Оно приносит уважение и даже непритворную привязанность, однако подлинная любовь рождается в душе сама собой, и ее нельзя добиться великодушием, ни усилить подарками, ни сохранить щедростью. Человек, облагодетельствованный нами, не властен любить по обязанности и не в силах превратить благодарность в страсть.

Щедрая помощь или иное благодеяние могут пробудить симпатию, могут вызвать в облагодетельствованном сознание долга, желание заплатить добром за добро. Это и есть благодарность, простая благодарность без примеси любви, и это все, чем может вознаградить чуждый притворства рассудок за оказанные милости.

Однако благодарность и любовь - чувства едва ли не противоположного свойства; любовь часто возникает помимо нашей воли, вспыхивает, не спросясь, и ей редко предшествует уважение. Мы любим, сами не ведая почему, и любим в человеке все безраздельно. К его слабостям мы столь же снисходительны и так же гордимся его достоинствами, точно речь идет о нас самих. Покуда живо это чувство, мы радуемся, заботливо его лелеем и нелегко от него отказываемся. Мы ждем и хотим лишь одной награды - любви за любовь.

Благодарность же, наоборот, всегда рождается в ответ на какие-то одолжения, мы смотрим на нее как на долг и ощущаем его как бремя, пока долг этот не будет уплачен. Всякое выражение благодарности есть самоуничижение, и некоторые люди нисколько этим не тяготятся, а, наоборот, то и дело твердят о своей великой признательности, полагая, что словами можно в какой-то мере вернуть долг.

Следовательно, любовь - самое радостное и приятное чувство, а благодарность - самое унизительное состояние духа. О любимом человеке мы думаем с восторгом, но того, кто связал нас узами благодеяний, мы невольно подозреваем в посягательстве на нашу свободу. Оттого-то любовь и благодарность редко уживаются в человеческом сердце, и одна неминуемо губит другую. К одному и тому же человеку мы можем питать либо любовь, либо благодарность, но не оба эти чувства одновременно. Стараясь влить в них новый жар, мы их ослабляем. Дух не выдерживает слишком уж больших обязательств, и каждое новое благодеяние уменьшает надежду на будущую признательность и преграждает все пути, ведущие к любви.

А потому не только великодушней, но и разумней бывает притворяться, будто мы не имеем никакого понятия о важности оказанных нами услуг, и попытаться сделать долг благодарности как можно легче. Любви следует добиваться с помощью тонких уловок, а не прямым натиском; должно делать вид, будто мы и не подозреваем, что человек нам обязан, чтобы он был волен в своих чувствах. Принуждением можно исторгнуть у человека благодарность, но она неотвратимо обернется неприязнью.