Гражданская игра

— Может, предложишь мне самоубиться? Во избежание. В режиме, как бы чего не вышло.

— А ты можешь? — с надеждой спросила Мария.

— Нет, — сказал я. — Не могу, не хочу и не буду. А теперь предположим, что я все свои возможности передаю тебе. Ты сразу покончишь с жизнью, или всё-таки попробуешь как-то реализовать свои новые возможности?

Она снова промолчала. Вот бы не подумал, что чекисты умеют сомневаться. Но ведь молчит! Или выжидает? В любом случае, когда я пойду по своим делам, она будет долго продумывать мои доводы. А они, как вирус в компьютере, будут разъедать её уверенность.

— А давай поразмышляем не со стороны твоего решения, а со стороны условий задачи.

Она вопросительно подняла брови:

— Я что-то говорила об условиях?

— Детерминизм, — напомнил я. — Рамки и границы. Кому я должен отчитываться, и кто меня должен контролировать, чтобы твоё отношение к «марсианину» стало приемлемым? Хотя бы на уровне отсутствия желания стрелять в затылок? Я ведь совсем не против внешней дополнительной совести. И, если не заметила, именно этим сейчас и занимаюсь.

Она молчала.

Я надеялся, что она думает о вопросе, а не о том, как меня убить.

— Максим, — крикнули сверху. — А можно нам кофемашину?

Я страдальчески закатил глаза, и принёс Штабу кофемашину, два мешка кофейных зёрен: один с маркировкой Эфиопии, другой — Бразилии. Сразу понадобился холодильник для молока…

Когда я вернулся к Марии, она успела сменить мокрое платье на спортивную форму, поставить шезлонги рядом и подготовить ответ:

— Если бы ты отчитывался представительной группе людей, я бы смирилась с твоей непредсказуемостью.

— Неплохо, — я отодвинул на метр своё кресло и сел. — Это конструктивно. И что же это за люди? Кто они?

Она повернула голову к плато:

— Ты полагаешь детский сад своей контролирующей организацией?

— С чего-то же нужно начинать? И заметь, к вопросу об угрозе: я тебя ни разу не пытался убить. А у тебя уже три покушения.

Она хотела возразить, но я стоял на своём:

— И по части вероломства, ты далеко впереди. Все средства хороши?

— Помнишь теорию «малого зла»?

— Разумеется. Вводный курс молодого чекиста. Необходимость малого зла во имя большого добра. Сегодня терпим голод и лишения, чтобы завтра дети жили при коммунизме. Вот только не пойму, что в нашем случае ты полагаешь «большим добром»? Неужто убийство тысячи человек на «Аркадии»? Кстати, тебя я тоже спас.

Но на благодарности она время не тратила:

— В нашем случае ситуация зеркальна, — она досадливо взмахнула кулачком. — Ты творишь малое добро во имя большого зла. Сегодня спас тысячу человек от атомной бомбы и крылатых ракет. Но что будет завтра?

— Спасу миллион! — не задумываясь, выпалил я. — Или миллиард. Или всех. Вспомни математику, родная. Теория непрерывности: если объект совершает два преступления, общество вправе избавиться от него не в порядке наказания, а на предмет предотвращения третьего. Это основы расчёта индекса асоциальности. Но ты сама говорила о «зеркале»: если я сделал два хороших поступка, почему общество не ждёт от меня хорошего третьего?

— Максим! — голос Геннадия. — А можно нам скейт? Или роликовые коньки? Тут интересный рельеф…

— Все поступления через Свету, — крикнул я в ответ.

— Детский сад! — насмешливо повторила Мария.

— Этот детский сад несколько лет лежал под капельницей в карантине. Талантливых мальчиков и девочек Мегасоц боялся больше огня. Перед кем отчитывается Мегасоц? Кто его контролирует? Чем монстр Мегасоца лучше выродка Максима Боброва?

— Тем, что не может уничтожить всё человечество!

— В самом деле? — я был потрясён её очевидной ошибкой. — По непрерывности, дорогая. Мегасоц уже сбросил атомную бомбу. А если не получит сдачи, задействует весь свой ядерный арсенал. Опрокинет мир в разруху. Потому что хижинами управлять легче, чем дворцами. И за работу платить проще едой, чем деньгами. А ещё лучше за работу платить глотком чистого воздуха. Так перед кем, говоришь, отчитывается Мегасоц?

— Запад не лучше!

— Мы сравниваем не с Западом, а с Максимом.

— … который сам по себе «неизвестное зло»!

— … который может стать сторожем для Запада и Мегасоца.

— А кто будет сторожить сторожа?

— Может, ты? — тихо предложил я.

Она поперхнулась. Откашлявшись, сипло сказала:

— Ты должен меня ненавидеть.

— Тебя смущает, как мы плакали и обнимались, а потом ты меня поцеловала, чтобы приставить к моему затылку пистолет? Что-то похожее уже было. И в той легенде не было ненависти. Только сожаление. «Прости, ибо не ведают»…

— Я плакала по своему Максиму! По человеку!

— Верю. Только ты знаешь, как начиналась наша история. Из всех новых знакомых, ты одна меня помнишь просто человеком. Без особых талантов и возможностей. Давай попробуем разыграть этот сюжет не так, как Иуда с Христом. Давай как-то иначе…

Её потрясение здорово грело самолюбие. Боясь неосторожным словом нарушить магию случайно подобранных ассоциаций, я решил, что пока хватит.