Гражданская рапсодия. Сломанные души

Катя кивнула. Парфёнов выдохнул.

— Его обвиняют в одном… скажем так, проступке. Начато служебное расследование. Он не виноват, поверьте, но чины из штаба хотят во всём разобраться, и сколько будет длиться разбирательство, никто сказать не может. Боюсь, Катя, вы не скоро попадёте в театр.

Это было лучше, чем услышать, что Толкачёв ранен. Катя почувствовала, что дышать становится легче, а пальма на самом деле не такая уж и завядшая, просто при дневном освещении она выглядит несколько скукоженной. Если поливать её чаще… На эстраду поднялся мужчина в дорожном костюме. На его появление зал отозвался аплодисментами, кто-то даже выкрикнул преждевременное «браво». Мужчина встал рядом с девочкой, нагнулся над клавишами и сделал несколько быстрых пассов, извлекая из рояля знакомую мелодию. Девочка пробежалась пальчиками по басам, и они заиграли в четыре руки сначала медленно, почти невесомо, а потом разгоняясь всё быстрее, быстрее…

Катя повернулась к Парфёнову.

— Скажите, Василий… Могу я вас так называть?

— Буду рад.

— Спасибо. Скажите, Василий, война ещё долго продлится? Я сейчас не о войне с немцами, вы же понимаете?

Парфёнов кивнул.

— Я понимаю, о чём вы. Да. После восстания в Ростове ситуация стабилизировалась. Казаки стали просыпаться. Надолго ли? — время покажет. Сейчас атаманом Калединым сформированы два фронта против большевиков. На Донском фронте под Юзовкой сосредоточено несколько казачьих полков и ещё четыре полка на Новочеркасском фронте в районе Чертково. Пока этого достаточно, чтобы сдерживать большевиков.

— В Чертково? Мы проезжали эту станцию, я её помню. Это не так далеко от нас.

— Не далеко. Но вы не должны ни о чём беспокоиться. Пока там стоят казаки, нам ничто не угрожает.

Катя увидела Черешкова. Тот шёл через зал к буфету и оглядывал посетителей. Заметив Катю, он взмахнул рукой и прибавил шаг.

— Екатерина Александровна, голубушка, вот вы где! Я ищу вас по всему вокзалу. Если бы не фотограф на улице… Мы должны незамедлительно возвращаться в Новочеркасск, — и добавил с сожалением. — Я же просил вас не пропадать.

— Простите, Андрей Петрович, совсем забыла.

Катя поставила чашку и встала. Парфёнов тоже встал. Он допил кофе одним глотком, едва не поперхнулся и спросил, вытирая губы:

— Если позволите, я провожу вас.

— Обойдёмся, — сухо ответил за Катю Черешков. — Благодарю вас, господин штабс-капитан, что скрасили одиночество Екатерины Александровны, но дальше мы справимся сами.

Парфёнов настаивать не стал, хотя слова Черешкова его взбунтовали. Он покраснел, и Кате показалось, что сейчас он ответит доктору нечто-то дерзкое. Ей стало интересно, что же такого он может сказать, но Парфёнов сдержался. Он поклонился и нарочито вежливым тоном спросил:

— Может, что-то передать Владимиру Алексеевичу?

— Ничего не надо, — отказалась Катя. — Я сама всё передам при встрече.

На том и разошлись. Парфёнов остался в ресторане за столиком с пустым кофейником, а Катя с Черешковым поспешили к поезду. Пока шли, Черешков принялся жаловаться на начальника станции, который почему-то решил отправить поезд сначала в Таганрог и лишь затем в Новочеркасск, дескать, ему поступило такое указание от генерала Назарова. Кто такой генерал Назаров и какое ему дело до санитарного поезда, было непонятно. Катя не слушала стенаний Андрея Петровича, она думала о том, что сказал Парфёнов. Толкачёва обвиняют в недостойном офицера проступке. В каком? Надо было подробнее расспросить об этом. Вдруг ему требуется помощь, а она даже не знает, где его искать.

14 Новочеркасск, улица Барочная, декабрь 1917 года

В лазарет на Барочной зачастили гости. Несколько раз на дню к подъезду подкатывали пролётки, и солидные господа в шубах, в мерлушковых шапках, опираясь на трости с рукоятями из слоновой кости окликали часового и просили доложить о своём приезде. При этом они называли имена, которые два-три месяца назад заставляли людей вздрагивать и пучить глаза. Сейчас на эти имена не вздрагивал никто. Часовой зевал и говорил, чтобы уважаемые господа приходили завтра. Если посетитель оказывался настойчив или, не дай бог, начинал грозить, часовой снимал с плеча винтовку и передёргивал затвор. Пролётка мигом отъезжала, но только за тем, чтобы уступить место новому просителю. Тех, кого на Барочной ждали, заранее выходил встречать офицер для особых поручений. Чаще всего это был ротмистр Шапрон дю Ларре, адъютант генерала Алексеева. Он выходил на крыльцо, закладывал руки за спину и стоял, делая вид, что ему совершенно безразлично, что происходит вокруг. Однако это безразличие длилось ровно до того момента, пока ожидаемый человек не подъезжал к лазарету. Тогда ротмистр спускался на тротуар, отдавал честь и сопровождал гостя на второй этаж.