Гражданская рапсодия. Сломанные души

Корнилов нервничал. Ежедневные совещания с Лукомским, Марковым, Калединым, телефонограммы от Деникина, метания с Барочной в Атаманский дворец, оттуда на вокзал в штабной вагон к генералу Алексееву, снова на Барочную и обратно на вокзал в равной степени выматывали всех. Толкачёв забыл, когда ел нормально, когда умывался, когда спал — всё на ходу, в пролётке, в приёмных, на улице. Лишь однажды ему удалось украсть из расписания несколько минут и забежать к Домне Ивановне. Та расплакалась, обняла его как родного и потянула в гостиную пить чай. Толкачёв решительно отказался, сославшись на нехватку времени, и в нескольких словах рассказал, что видел Алексея Гавриловича в Ростове и что у того всё хорошо.

— Я думал, Домна Ивановна, вы поедете с ним.

— Что вы, Володя, на кого я оставлю квартиру? Зато Алексей Гаврилович пишет каждый день. Отправляет письмо с вечерним поездом, чтобы утром почтальон доставил его мне. И я, представьте, жду очередное послание и не сажусь пить чай, покуда не получу его.

— Вы тоже пишите?

— Ответила один раз. Поймите, Володенька, женщина должна быть сдержанной. Для мужчины она словно книга — прочитал и поставил на полку. И забыл. Ей нельзя раскрываться сразу и показывать последнюю страницу.

Это было сказано с большим откровением, и теперь, измеряя шагами приёмную перед кабинетом Корнилова или взбегая вслед за Марковым по ступеням Атаманского дворца, Толкачёв думал над этими словами. Нет, Домна Ивановна не права. Он вспоминал Катино лицо в обрамлении снежинок и понимал, что если книга интересная, она не наскучит никогда, и ты будешь перечитывать её всю жизнь, страницу за страницей, до бесконечности…

Ближе ко второй половине января положение на фронтах стало настолько угрожающим, что Каледин принял решение собрать всех проживающих в Новочеркасске офицеров, до сих пор не вступивших ни в донские, ни в добровольческие части, и попытаться уговорить их встать на защиту Области. Пришли не все. Общий зал Донского офицерского собрания заполнился едва наполовину. Большинство явились одетые по форме: гладкие шинели, золотые погоны, суконные фуражки с натянутыми тульями. Можно было подумать, что эти офицеры только что вышли с парада и теперь стояли довольные, в ожидании причитающихся за службу наград. На собрание пришли Корнилов, Марков, представители Круга и Войскового правительства. Первым выступил Каледин. Он заложил руки за спину, обвёл зал глазами, отмечая, что обращённые к нему лица дружелюбием не отличаются, и заговорил тихо, но всё же с надеждой на отклик:

— В станице Каменской в противовес Войсковому правительству создан Донской революционный комитет во главе с бывшим подхорунжим Подтёлковым. Они прислали указ, в котором требуют, чтобы я отказался от своих полномочий и передал всю власть на Дону в их руки. Нет никаких сомнений, что комитет находится под политическим влиянием большевиков, хотя и пытается это скрыть. Но правду не утаить. Нами были перехвачены телеграммы за подписью Подтёлкова, где он просит от большевиков два миллиона рублей, а так же продовольствие, обещая в обмен начать военные действия против атамана Калединова, то есть меня. Скрывать не буду, этот новообразованный комитет обладает серьёзными силами. На их стороне выступают несколько казачьих полков и артиллерийских батарей. Так же к ним намерены прийти на помощь части советских войск под началом прапорщика Саблина. Я не требую, я понимаю, что требовать от вас что-либо не имею права. Я прошу, просто прошу вас присоединиться к делу защиты Дона и России от большевистской угрозы. Если вы не поможете, Новочеркасск падёт в течение нескольких дней.

Его слова не тронули никого. Тишина и полное равнодушие. Рядом кто-то выругался. Толкачёв повернулся на голос: молодой сильный мужчина среднего роста, серые глаза, полковничьи погоны на поношенной бекеше. Чернецов. Командир партизанского отряда, герой Дебальцева и Александровск-Грушевского. Марков однажды отозвался о нём весьма высоко, а Сергей Леонидович абы кого хвалить не станет.

Чернецов качнулся на каблуках и сказал, обернувшись к кому-то за спиной:

— Надо было ещё в ноябре провести мобилизацию, а со всех уклонистов срывать погоны, бить шомполами — и под военно-полевой суд. Повесить для острастки пять-шесть подлецов, остальные стали бы покладистей.

Он говорил громко, не скрываясь, и собрание недовольно загудело. Чернецов на это гудение не обратил внимания, и обратился к Каледину.

— Алексей Максимович, позволите несколько слов?

Каледин сделал жест рукой: пожалуйте. Чернецов шагнул вперёд.