Гражданская рапсодия. Сломанные души

Мимо проходили люди, некоторые останавливались, прислушивались к рассказу. Подбежала Машенька, обхватила Катю сзади за плечи и тоже заплакала. И так они стояли обнявшись, а Липатников гладил их по головам и произносил какие-то успокоительные слова.

Подошёл доктор Черешков, сказал буднично:

— Всех раненых посадили на подводы и отправили в Аксай. Маша, что с лазаретом? Его эвакуировали?

Маша вытерла слёзы и ответила всхлипывая:

— Эвакуировали. Но несколько раненых пришлось оставить. Их нельзя трогать, на телегах их растрясёт. С ними две сестры милосердия, они присмотрят за ними, — и добавила с надеждой. — Их же не убьют, правда?

— Никто их не убьёт, Машенька, — сказал Липатников. — Не звери же эти большевики, в самом деле.

Черешков рассеяно кивнул, но было видно, что мысли его заняты другими, теми, кого отправили в Аксай. Их надо лечить, за ними надо ухаживать, нужны медикаменты, бинты. Судьбы остающихся его не занимали.

— Что ж, давайте и мы. И мы тоже должны уходить.

— Да, да, идёмте, — кивнул Липатников. — Надо торопиться. Пока вас не было, многое изменилось. Генерал Корнилов отдал распоряжение об эвакуации армии. Сначала предполагалось уходить посредством поездов на Батайск и Тихорецкую, но в Батайске бунт. Теперь велено уходить в Аксай, а оттуда в станицу Ольгинскую. Сейчас нам лучше всего выйти через вокзал на площадь и нанять извозчика.

Залы вокзала были заполнены людьми. Беженцы. На грязном заплёванном полу среди скопищ чемоданов, узлов, корзин лежали, сидели мужчины, женщины, дети. Кто-то спал, кто-то захлёбывался кашлем, иные ели, торопливо с оглядкой запихивая в рот хлеб, варёный картофель, мамалыгу. Тут же бегали собаки; некогда домашние, ласковые, — они лаяли, подхватывали с пола объедки, путались под ногами. Двери вокзала хлопали, впуская и выпуская всё новых мужчин, женщин, детей, собак, и взамен убывающих чемоданов и корзин появлялись другие чемоданы и корзины.

Поезда ходили не часто, каждый вновь прибывший становился событием. К нему бросались толпы пассажиров, заполняя вагоны, тамбуры, проходы. Некоторые смельчаки залезали на крыши, пробирались в тендер, висли на подножках, на буферах, лишь бы уехать из неподатного, негостеприимного, переполненного Ростова на юг в Екатеринодар, в Новороссийск, в Ставрополь, на Кавказ.

Пробираясь сквозь толпу, Катя одной рукой держалась за плечо Липатникова, другой ухватила Машу, чтобы та не отстала и не потерялась среди всеобщего хаоса. На скамейку в центре зала взобрался юноша в студенческой фуражке, взмахнул рукой, и в воздухе над головами зашелестели тонкие газетные листки. Кто-то закричал истерично: «Бомба!», толпа шарахнулась, началась давка. Студент спрыгнул со скамьи, к нему начал протискиваться полицейский, давка усилилась, и людской поток хлынул к дверям.

Выбравшись кое-как на площадь, все вздохнули свободно, хотя и здесь народу было не меньше, а может даже больше, но не было такой скученности, не было вони, тяжёлого однородного гула и откровенно-озлобленных взглядов. В поисках извозчика обошли площадь по кругу. Никого. Только на прилегающих улицах удалось найти пару пролёток, но возницы затребовали настолько непомерную плату, что даже Черешков возмутился. Липатников предложил сложиться и отправить хотя бы одних девушек до Нахичевани, а уж там до Аксая рукой подать, доберутся, но Катя и Маша отказались наотрез, заявив в один голос: только вместе.

Пошли пешком. Сначала хотели дождаться электрического трамвая, и около часа простояли на остановочном пункте, покуда пожилая женщина, завёрнутая по самые глаза в тёмную шаль, не сказала, что трамвая уже век как не было, и когда снова начнёт ходить не знает никто. К ней прислушались и пошли дальше. От незнания города затерялись в многочисленных привокзальных проулках. Долго шли вдоль глухих дощатых заборов, за которыми виднелись кирпичные трубы и длинные фабричные здания, и наконец, выбрались на Пушкинскую улицу. Здесь было светлее и многолюднее. Спросили у дворника, как пройти на Садовую, тот посоветовал идти прямо до Таганрогского проспекта, а на перекрёстке свернуть вправо.

Так и поступили. Но свернув на проспект, сразу столкнулись с группой людей. Офицерские погоны на плечах Липатникова возбудили их чрезвычайно. Они встали поперёк тротуара, у некоторых в руках мелькнули дубинки. Все их намерения читались на хмурых лицах. Один шагнул вперёд, но Липатников вынул из кармана короткоствольный пистолет и выстрелил в воздух.

— Господа, — голос его был по обыкновению доброжелательным, — предлагаю разойтись по домам. Поверьте, в столь отчаянное время, когда жизнь человеческая едва ли ценится дороже свинцовой пули, не стоит создавать толчею на тротуарах.

Люди быстро ушли в ближайшую подворотню, и уже оттуда, из темноты, вылетело ругательство.

— Алексей Гаврилович, — сказала Катя, беря Липатникова под руку, — я и не думала, что у вас при себе имеется оружие. Вы всегда мне казались совершенно не воинственным.