Гражданская рапсодия. Сломанные души

— Мой офицер по связи, — представил его Марков, Звягин при этом отвернулся к окну, а Эльснер с любопытством прищурился. — Вы весьма вовремя, Толкачёв, дел выше головы. Кстати, почему вы не явились сразу по возвращении из Таганрога?

— Я воевал, господин генерал-лейтенант.

— Похвально. А теперь мы начинаем эвакуацию, армия отступает в Аксай. И вы, соответственно, тоже.

— Слушаюсь.

— А что у вас за вид? — Марков нахмурился. — Можно подумать, вы целый год по горам лазали. Что с вашими сапогами?

— Пуля попала под каблук…

— Хорошо, что не в вас. Почему не поменяли? Негоже русскому офицеру ходить в драных сапогах.

— Менять не на что. Ни сапог, ни обмундирования. Даже продовольствия нет. На кухнях ничего, кроме мучной баланды, уже дней пять получить невозможно.

Марков повернулся к Эльснеру.

— Это в ваш огород камешек, уважаемый Евгений Феликсович. Что скажете?

— А что тут скажешь? Это невозможно. Такого быть не может, — развёл руками Эльснер. — Мною лично, вы же знаете, Сергей Леонидович, мною лично было отдано распоряжение в первую очередь снабжать именно фронтовые части.

Толкачёв покраснел, как будто его несправедливо обвинили во лжи.

— Мы ничего не получали!

— Такого не может быть, — покачал головой Эльснер. — Это какая-то невозможная ошибка.

— Ошибка? — Толкачёв едва не сорвался на крик. — А вы посмотрите на людей, господин генерал! У кого подошвы к сапогам верёвками привязаны, а кто в обмотках на голую ступню! Или по лазарету пройдите, посмотрите на безногих офицеров, и всё прапорщики да поручики. По двадцать лет! В двадцать лет без ног! Каково это, господин генерал?

— Что вы позволяете себе? — Эльснер судорожно вздохнул, провёл ладонью по лбу, стирая испарину. — Как вы смеете так говорить со мной. Я, в конце концов, старше вас и по званию, и по возрасту. Прекратите!

Звягин двинулся к Толкачёву, но Марков ткнул в него пальцем: на место! — и взял штабс-капитана за локоть.

— Успокойтесь, Владимир Алексеевич, — мягко сказал он; такой мягкости в голосе Маркова Толкачёв прежде не слышал. — Я готов подтвердить: генерал Эльснер неоднократно в моём присутствии отдавал приказ отправить обмундирование и продовольствие на фронт. Верно, интенданты задержали поставки. Мы непременно разберёмся и накажем виновных.

Толкачёв выдохнул.

— Прошу прощения… — Он обратился к Эльснеру. — Прошу прощения, господин генерал, за излишнюю горячность. Накипело. Мы там голодные, обмороженные, а эти, — он глянул на Звягина, — ходят барами по дубовому паркету, щеголяют хромовыми сапогами да муравными мундирами. Навешали орденов за чужие заслуги… — и уже совсем тихо добавил. — Мерзавцы.

Звягин закусил губу, посмотрел на Маркова. Тот лишь усмехнулся.

— Хорошо, Толкачёв, мы вас услышали. А теперь идёмте. — Марков протянул Эльснеру руку для прощания. — Очень сожалею, Евгений Феликсович, но по сути нашего разговора помочь ничем не смогу. Увы-с. Я начинаю отвод войск в Аксай, и вам так же советую поторопиться с уходом. Прощайте.

— Прощайте, Сергей Леонидович. Надеюсь, следующая наша встреча пройдёт в более благоприятные времена.

— Spes novissimis moriatur[15].

Спускаясь по лестница, Марков махнул зажатыми в руке перчатками.

— Что ж вы, Толкачёв, так резко обошлись с генералом Эльснером? Не стоило, право. Это человек весьма педантичный и честный.

— Не тех назначают интендантами, — в ответ буркнул Толкачёв. — По-настоящему достойных людей почему-то обходят вниманием.

— Вы о ком сейчас?

— У меня есть хороший знакомый, подполковник Липатников. Интендант, но вынужден служить при лазарете обычным санитаром.

— Алексей Гаврилович в Ростове? — удивился Марков. — Отчего же он не зашёл ко мне?

— Вы знакомы?

— Кто же не знает Липатникова. Впрочем, я обязательно разыщу его в Ольгинской. А покуда, штабс-капитан, займёмся более неотложными делами.

Они вышли на улицу. Над Темерником поднимались пожары: горели керосиновые склады, кирпичные заводы Епифанова и бараки рабочих посёлков. Вечернее небо заливало адовым пламенем — ярко-красным с синими всполохами. Марков снова взмахнул перчатками.

— Каково, а? Вот она палитра войны. Ни один художник, кроме бога, не создаст такую.

Толкачёв подумал, что бог здесь совершенно не причём. А палитра эта рисуется обыденными красками артиллерийской канонады. Уж кому, как не генералу Маркову, артиллеристу, знать это? Но говорить вслух не стал ничего — не отважился, более того, присмотревшись к раскрашенному небу, он невольно согласился: а ведь и в самом деле красиво.

Дежурный офицер отдал Маркову честь.

— Всё погрузили?

— Никак нет, ваше превосходительство. Осталось несколько ящиков с гранатами.

— Так поторопитесь. Или не слышите, что противник наступает? Прижжёт он вам пятки, дождётесь.

— Невозможно погрузить, ваше превосходительство. Лошади усталые, возчики ругаются, помногу грузить не позволяют. А больше подвод нет.

— Глупости. Как это нет подвод?

— Последние изъяли. Да и где их найдёшь ночью-то?

— Глупости, — повторил Марков. — Что это за сигнальный извещатель? — он указал на столб, к которому крепилась электрическая кнопка звонка.

— Это для вызова пожарной команды.