Гражданская война в России. За правду до смерти

Наглядно этот факт отразил сам Деникин в своем положении об управлении областями, занимаемыми Добровольческой армией, в котором говорилось: «Все граждане Российского государства, без различия национальности, сословия и вероисповедания пользуются… равными правами гражданства. Особые права и преимущества, издавна принадлежащие казачеству, сохраняются в неприкосновенности»{350}.

Однако союз этот оказался временным, поскольку казаки сами с оружием в руках искали свою «волю»: по словам атамана П. Краснова, «Деникин не хотел отрешиться от старого взгляда на казаков, как на часть Русской армии, а не как на самостоятельную армию, чего добивались казаки и за что боролись»{351}. «Казаки ненавидели своих союзников, а офицеры не переносили проявления казачьего сепаратизма», – отмечал Кенез{352}. «У добровольцев с офицерами Донского войска отношения были тяжелые, драки и поединки не прекращались…» – признавал В. Шульгин{353}.

«У меня четыре врага, – говорил П. Краснов, – наша донская и русская интеллигенция, ставящая интересы партии выше интересов России, мой самый страшный враг; генерал Деникин; иностранцы – немцы или союзники, и большевики. И последних я боюсь меньше всего, потому что веду с ними открытую борьбу, и они не притворяются, что они мои друзья»{354}.

Противостояние добровольцев кубанскому сепаратизму, ищущему поддержку даже у Украины, достигло такого накала, что в июне 1919 г. сотрудником деникинского «Особого совещания» был застрелен председатель Кубанской Рады Н. Рябовол. После заключения между Кубанью и Горской республикой договора, направленного против деникинской армии, Деникин приказал отдать полевому суду всех лиц, подписавших договор. В ноябре 1919 г. был пойман один из подписантов – священник Калабухов, и по приказу Деникина повешен. Кроме этого Деникин разогнал Кубанскую Раду и принудительно выслал 10 ее членов, вместе с войсковым атаманом Филимоновым, в Турцию.

Одновременно противостояние между казаками и добровольцами нарастало и с другой стороны, оно выражалось прежде всего в том, что П. Краснов не видел возможности продвигаться вглубь России ввиду «решительного отказа их (казаков) бороться и спасать Россию в полном одиночестве»{355}. Мало того, отмечал Деникин: среди казаков распространялось движение «оставить ряды Добровольческой армии, которая является виновницей Гражданской войны. Ибо… давно можно было бы окончить войну и примириться с большевиками, устроив в России народную республику…»{356}

Все более обострявшиеся конфликты определяли отношения между Белой армией и казаками и в Сибири. Посланник ген. Алексеева в Азиатской России ген. В. Флуг весной 1918 г. в своем отчете писал о местных казачьих организациях: «некоторая моральная распущенность, неразборчивость в средствах, стремление больше руководствоваться честолюбивыми побуждениями своих атаманов, чем сознанием гражданского долга»{357}. Военный министр Колчака Будберг в апреле 1918 г. отмечал: «разные вольные атаманы Семенов, Орлов, Калмыков, своего рода винегрет из Стенек Разиных двадцатого столетия под белым соусом… внутреннее содержание их разбойничье»{358}. Гинс обращал внимание на «неуважение (казаков) к чужому труду и праву, презрение к крестьянам, которые якобы не воюют. Все, мол, должны выносить на своей спине казаки…»{359} Мало того, как отмечал Гинс, в политической и военной сфере казаки требовали собственного независимого от Верховной власти казацкого управления. «Не удивляюсь, – писал ближайший соратник Колчака Г. Гинс, – что многим приходила мысль вовсе уничтожить казачьи войска, роль которых во всем движении оказалась роковой, чтобы с корнем вырвать казацкое политиканство и атаманщину»{360}.

Офицеры