Гражданская война в России. За правду до смерти

«Командование утратило авторитет задолго до революции, – пояснял свою мысль Керенский, – даже задолго до войны, благодаря самой системе военной администрации. Не революция, а самодержавие, страшно боясь потерять свою единственную опору – армию, превратило ее в полицейскую организацию…»; «нигде в России пережитки крепостничества не чувствовались так сильно, как в повседневной рутине казарменной жизни», «под покровом полуфеодально-полупатриархальной системы шла глухая борьба солдат с командирами, накапливалась ненависть, уничтожавшая последние остатки авторитета». «В армейских рядах накопилось чересчур много обид, гнева, ненависти к командирам; в преступлениях режима винили наименее виновных»{432}.

Офицеры олицетворяли собой силу или, говоря словами С. Витте, «престиж силы»{433}, на которой держалось все здание российской империи, и вместе с тем вековое порабощение крестьянства, сохранение его в нищете и невежестве. Наиболее ярко и отчетливо для крестьян эта сила проявилась при подавлении армией революции 1905 г. Как только военной разрухой этот «престиж силы» оказался поколеблен, крестьяне, одетые в солдатские шинели, решили, что настал их час освобождения, на пути которого стояли остатки этой былой силы. Радикализм их настроениям придавало сохранившееся, на подсознательном уровне, чувство мести к угнетателям (выразившимся во время войны в офицерах) за века рабства.

Примером здесь могут служить хотя бы воспоминания шефа жандармов А. Бенкердорфа, относящиеся к временам Николая I: «Военные поселяне, возбуждая друг друга, дали волю своей ненависти к начальству и бросились с яростью на офицеров и врачей. Все округи огласились общим воплем, требовавшим смерти офицерам…, всякий кто не мог спастись от них скорым бегством, был беспощадно убиваем…»{434}

Проявление этих чувств, прежде всего, в армии, было закономерно, поскольку армия является наиболее консервативным, выкованным кровью и веками инструментом власти. Той власти, которая в России всего десятилетие назад, под давлением революции 1905 г., отменила остатки крепостного права. Однако они, по словам лидера эсеров В. Чернова, почти в нетронутом виде сохранились в армии: «ген. Алексеев был до мозга костей пропитан старой психологией, диктовавшей вывеску “Вход нижним чинам и собакам воспрещен”»{435}. Характерен пример, когда обсуждая с членом Думы приказ о вежливом обхождении с рядовыми, один из командиров дивизий выразился коротко и энергично: «Я порол этих мерзавцев и буду пороть, а если кто-нибудь пикнет, я сам дам ему пятьдесят ударов плетью»{436}. Чернов в итоге приходил к выводу о «касте генералов»{437}. Эти принципы не смогла разрушить даже Февральская революция, и «революция повернулась спиной к кадровым офицерам. Возможно, это было логично и неизбежно, но оттого не менее трагично», – констатировал Керенский{438}.

Офицеры, радикализованные войной и революцией, действительно стали заложниками ситуации: они превратились в особую социальную группу, касту, оторванную от народа и противопоставившую себя ему. Офицеры первыми стояли на пути стихии, рвавшейся домой, к миру и одновременно мстящей за копившиеся многие столетия обиды. И не важно, что офицеры не представляли уже собой правящего класса, но они олицетворяли его и выполняли его приказы. Офицерству своими жизнями, судьбами пришлось отвечать не только за себя, но и за весь правящий класс, который довел страну до революции и гражданской войны. Заставляя крестьянскую армию выполнять свой долг, они встали на пути стихии разгоравшегося «Русского бунта», который с невероятной жестокостью смел их{439}.

Несмотря на все свои недостатки, Белая армия при поддержке союзников представляла собой грозную военную силу. И итог Гражданской войны, особенно в ее начале, был еще далеко не предрешен. Солдаты идут на смерть ради будущего, а не прошлого. От того, какое будущее, какую созидательную идею несли на своих штыках белые армии русскому народу, зависел и итог той войны:

Идеология Белого движения