Гребаная история

Еще мгновение спустя мы очутились в море. Вода была теплой, плотной и липкой. Я целовал Наоми, она постанывала. Я поднял голову и увидел искусственный спутник, прямо над нами, будто огромное насекомое, в металлическом панцире и ощетинившееся антеннами. Внизу находилась видеокамера, которая нас снимала. Вдруг раздался громовой голос:

– Что ты делаешь, Генри? Она мертва!

Я догадался, что это голос Гранта Огастина. Я продолжал то, что делал.

– Это хорошо, – сказала Наоми.

И вдруг каждый из моих мускулов стал таким же чувствительным, как струна арфы…

…пробудилась каждая молекула тела…

Каждый нерв оголился…

И во вспышке ослепительного удовольствия я выпустил струю; мое семя хлынуло, будто чернила осьминога, чтобы затем растечься беловатым облачком и раствориться в…

Во всей крови…

Красной…

В этот миг я понял, что это не вода, а кровь, что я занимаюсь любовью с Наоми в море крови, которая была настолько яркой и нежной, будто лепестки мака, кровь теплая, липкая и бархатистая.

Я не переставал этим наслаждаться.

Вот тогда я и проснулся.

* * *

Я посмотрел на свой влажный, липкий живот между полами халата, и мне стало стыдно. Я снова увидел бессвязные образы из своего сна, эту череду бессмысленных нагромождений. Увиденное во сне – это мощное чувственное возбуждение, содержащее сильный эротический посыл, – теперь казалось мне болезненным и отвратительным миражом. У меня всегда было чувство – может быть, благодаря строгому воспитанию Лив, которая хотела сделать из меня правильного мужчину без единого пятна на репутации, – что мои сны тянут меня вниз, в грязь, и мне не хотелось, чтобы выражение лица выдало, что во мне есть что-то ленивое и необузданное. В противоположность мнению Фрейда, врачебная мудрость считает причиной таких сновидений переполненный мочевой пузырь или еще какой-то физический стимул. И, может быть, поэтому мне приходилось вставать, чтобы облегчить острое желание.

Окончательно пробудившись, я с отвращением разглядывал пятно на диване. Но в первый раз такое случалось под влиянием образа мертвой и в чужом доме.

О, Наоми, прости меня…

Я едва не задохнулся от нахлынувшего приступа печали. Мне захотелось плакать, но я и так уже достаточно жаловался на судьбу. Я бросился в душ, пока штормовой ветер свистел в щелях стен и оконных стеклах, – как мне показалось, чуть слабее.

* * *

Снова вернулась боль во всем теле. Будто множество уколов иголкой в руках и ногах и более глубокие, более обширные ожоги вокруг плеча и туловища.

Я снова принял обезболивающее, но на этот раз не ограничился одной таблеткой. Я чувствовал себя еще нездоровым, в мыслях царил сумбур. Мне было трудно отличить происходящее сейчас от ночных злоключений и побочных эффектов лекарств. До смерти хотелось кофе (на стойке в кухне стояла кофемашина), поесть (желудок уже жаловался) и немедленно забраться под одеяло, повернувшись лицом к морю. Даже если забыть о том, что здесь явно не курорт, я не мог оставаться здесь слишком долго.

Первое, что требовалось сделать, – это найти корабль или хотя бы лодку.

Я схватил свою вчерашнюю одежду. Она была еще влажная и вся в песке. Прачечная. Должна же она здесь быть…

В самом деле, я нашел ее, толкнув дверь, а затем другую, за кухней, и – слава богу, поощряющему потребление и американское понятие о комфорте, – там и вправду были стиральная машина и сушилка. А также в коробке лежали средства для стирки и флакон кондиционера.

Я выбрал короткую программу, зашвырнул в машину свои шмотки и вернулся в кухню перекусить. Увы, приготовить блины или вафли не из чего. (А больше тебе ничего не хочется? Ты не на каникулах в отеле сети «Бест Вестерн», приятель.) Нашлись всего несколько бисквитов и баночка старого меда, но я был настолько голоден, что проглотил все это не глядя.

Программа стирки закончилась, и я положил вещи в сушилку. Сорок пять минут спустя я плавно вышел в чисто отмытое утро, пахнущее океаном и сосновой хвоей.

Это было чем-то большим, чем временное затишье: ветер ослаб до легкого бриза, от которого вздрагивала листва на деревьях, дождь прекратился. Повсюду были видны повреждения, оставленные грозой. Землю устилали сломанные ветки и целые горы листьев, длинные жгуты водорослей отбросило куда дальше, чем обычно, когда их выносит приливом. В двадцати метрах от дома валялся мусорный бак на триста шестьдесят литров; в лесу я увидел поваленное дерево, которое, падая, увлекло за собой множество других.

В желудке ощущалась приятная тяжесть, к которой добавлялся еще и вкус кофе во рту. Обезболивающее начало действовать. Возможно, оно являлось также антидепрессантом или транквилизатором, поскольку я ощутил подозрительный восторг и уверенность в себе. Я чувствовал себя легким, сильным и полным воодушевления. В приподнятом настроении я отправился на разведку.

Мое хорошее настроение не замедлило испариться, стоило обнаружить, что на острове нет ни одной лодки.

Ничего. Nada[54].