– Ты ведешь себя как придурок! – загремела Лив, и гроза разразилась надо мной. – Никогда больше не делай со мной такого, слышишь? Никогда…
Я опустил голову.
– Но Франс права: пришло время, чтобы ты все узнал…
Если б я был чуть более проницательным, то лучше прочувствовал бы иронию ситуации: они столько лет скрывали от меня правду, а чувствую себя виноватым я. Лив подошла к эркеру и, повернувшись ко мне спиной, посмотрела на террасу, освещенную маленькими лампочками, которые отбрасывали желтые лужицы на пол из кедра.
– Ты знаешь, что ты приемный ребенок… – начала она.
Итак, Грант Огастин – это имя моего отца. Я был уверен, что никогда раньше его не слышал. Как и имя Мишель, которое без конца встречалось в ее рассказе. Мишель – их лучшая подруга, она жила по соседству с ними в Лос-Анджелесе, одна со своим малышом. Совершенно восхитительная женщина, веселая и душевная, но у нее была рана, которая отказывалась заживать. За несколько месяцев Мишель стала им обеим как сестра. Я удивился взгляду Лив, который та бросила на Франс: может быть, в конечном итоге чуть больше, чем сестра.
– Мы все время жили на два дома – вместе находились то у нас, то у них. Даже сделали проход между нашими дворами. Это был воистину самый лучший период жизни…
Она обозначила паузу, и я увидел, как ее затылок отклоняется назад.
– Затем, день ото дня, здоровье Мишель начало ухудшаться, – продолжила Лив. – Однажды я заметила, что она сильно похудела, в другой день – что оставила в мусорнице нашей ванной большое количество волос… она все время была усталой… она еле ползала, ее глаза поблекли, она…
– Это была моя мать, да? – прервал ее я.
Лив кивнула.
– Да… Твои родители не погибли в автокатастрофе, Генри. Но я к этому и веду. Мы догадывались, что с ней что-то происходит, и вот наконец однажды вечером она позвала нас выпить по стаканчику и объявила: «У меня рак». Вот так. Скоротечная дрянь. Она протянула всего несколько месяцев. Мы очень переживали. Ты должен понять, что мы сильно любили Мишель. Она действительно была нам как сестра, даже несмотря на то, что мы знали ее всего лишь год. Но к тому времени мы уже решили переехать, – добавила она, понизив голос и бросив взгляд на другую мою маму. – Франс… ну, она… получила предложение, от которого невозможно отказаться, – занять ответственный пост в Балтиморе… Видишь ли, ей открывалась карьера. Она не могла не воспользоваться таким шансом. Мы собирались уехать из Калифорнии…
Лив повернулась ко мне. Ее глаза сверкали.
– Вот тогда Мишель и решила рассказать нам свою историю – которая и
– Но она все же сочла возможным завести от него ребенка, – прервал я ее.
– Да. Ошибка юности. Мишель была его любовницей. Содержанкой, так более верно. Но и влюбленной тоже… Какой он на самом деле, она обнаружила лишь забеременев. Тогда он резко изменился и потребовал избавиться от ребенка. Это даже не обсуждалось. По ее словам, уже тогда он был достаточно властным. Не только могущественным, но и беспринципным. Он сказал, что если понадобится, то сам возьмет нож и разрежет ей живот, можешь себе представить? Он ей угрожал – физически. И Мишель ему поверила. Понимаешь, он был женат и пришел в отчаяние, все же он публичная персона с политическими амбициями. И речи не могло быть о том, чтобы у него оказался незаконнорожденный ребенок от какой-то
Лив снова прервалась и взглянула в сторону Франс, которая кивком ободрила ее, чтобы та продолжала рассказ.