Гребаная история

Мне показалось, что ее взгляд вдвое увеличился в объеме. В зрачках назревала гроза. Я попытался перейти в режим противостояния – психическая версия адепта кунг-фу, которая приводит в боевую трансформацию, – но знал, что она может в любой момент положить меня на обе лопатки.

– Генри, я задала тебе вопрос.

Сказать правду или солгать?

Солгать…

– Я несколько раз слышал, как вы произносите это имя…

Ее глаза обшарили меня с холодным медицинским выражением, будто ловкие пальцы хирурга, делающие операцию на открытом сердце, обнаруживая еще и ложь – наглую, вопиющую.

– Мы никогда не произносим это имя в этом доме, – серьезным тоном произнесла Лив, в ее голосе не было ничего дружественного.

Мои плечи обвисли.

– Я слышал, как ты произнесла это имя во время обеда у Ширли сегодня днем…

Смутившись, я отвел глаза. В зеркале над камином я заметил ее изумленное отражение. Франс держалась позади, но я видел на ее лице растущее беспокойство при свете маленьких лампочек бра, висящих по четырем углам гостиной.

– Ты… что? – Лив недоверчиво потрясла головой. – Ты за мной… следил?

И что на это ответить? Яснее ясного, что я именно это и сделал.

– Ты случайно услышал мой телефонный разговор, так?

На этот раз я согласился.

Я увидел, как ее лицо превращается в маску твердости и неумолимости, а глаза чернеют.

– Ты за мной шпионил… ты следил за мной…

Лив не верила своим ушам, я некоторым образом – тоже: и представить себе не мог, что смерть Наоми за несколько дней приведет меня к такому. Я прекрасно понимал, что если б раньше и задал вопрос о своем происхождении, то почти со стопроцентной вероятностью Лив оборвала бы меня. А она была человеком, который действовал на меня сильнее всего на свете, буквально обездвиживая. Моя приемная мать – полновластный владыка…

А затем со мной произошло кое-что еще – прилив гордости, уверенность, что теперь или никогда, что я в своем праве. Я поднял голову.

– В чем дело? – спросил я. – По телефону ты сказала, что считаешь, что нас нашли. О ком ты говорила? Поэтому у меня нет права выкладывать свои фотографии на «Фейсбуке»? И вообще в Интернете? Чтобы нас не нашли? Отвечай!

Лив собралась поступить как обычно – словами отправить меня за пределы ринга, – когда рука Франс легла на ее руку, легкая, как перышко. Мама Лив обернулась к ней; Франс же вмешалась на языке жестов, торопливо, будто слова теснились у нее на губах.

«Думаю, пришло время сказать ему, – понял я. – Генри имеет право знать. Ему шестнадцать, Лив. Надо сказать ему, что произошло. Мы не имеем права больше держать его в неведении… Пришло время ему сказать… Пришло время».

Лив повернулась ко мне с непреклонным выражением в глазах. За много лет я научился разбираться в ее настроениях, понимать, какие процессы ею управляют. Лив не любит полутонов: у нее все либо белое, либо черное. Понять, смягчить, простить – это не в ее характере, ее натура несгибаема. Осуждать – вот что она отлично умела делать. Отличать хорошее от плохого, друзей от врагов… Ее знаменитая поговорка: «Со мной или против меня». С Лив приходилось выбирать, в каком ты лагере. И в случае ошибки права на второй шанс уже не будет.

В каждой семье есть свои неписаные правила. Каждая семья – это государство со своим собственным правительством, где царствуют законы, не действующие в соседнем доме, десятки мелких привычек и соглашений, которые, скрытно от чужих взглядов, укрепляют единство. Вне всяких сомнений, наша семья не была демократией. Внезапно во мне, к моему собственному удивлению, вспыхнула мысль – ясная, прозрачная.

Я ее терпеть не могу, я ее ненавижу. Она мне даже не мать…

От этой очевидности у меня пресеклось дыхание; в течение нескольких секунд я в упор смотрел на Лив и осознавал, что больше ее не боюсь. Мама Франс улыбнулась мне. В ней было много снисходительности, полностью отсутствующей у Лив, – настоящий океан, как тот, что за окнами. Уверен, она могла бы простить мне почти все – даже убийство Наоми, если б я оказался виновным. Франс скрестила руки на сердце и подбородком указала на Лив и себя.

«Мы тебя любим».

Затем она поднесла правую руку, сложенную лодочкой, к голове за правым ухом.

«Слушай».

– Сядь, Генри, – приказала Лив, указывая на диван.

Я уселся.

– Я категорически не одобряю то, что ты сделал, – сказала она суровым и резким голосом, и мне снова захотелось провалиться сквозь землю. – Ты меня разочаровал, крайне разочаровал… С некоторых пор ты меняешься, Генри, и эти изменения мне не нравятся…

– Я расту, – попытался я парировать голосом, в котором на самом деле не было уверенности.