Гребцы галеры

— Разумеется. Но большая часть клиентуры все-таки обслуживается на автопилоте. Они к одному своему больному из сотни умственные усилия прикладывают, а ты, на соматические вызова попадая, с каждым вместе умираешь. Для линейных инфаркт или там авто — такая же рутина, как для тебя алкогольный галлюциноз.

Конечно, все так. Справляюсь я в итоге неплохо, один или с врачом. Только не мое это. Когда-то, немало времени тому назад, сделало мне тогдашнее начальство лестное предложение — перейти на реанимационную бригаду. Престижное для «Скорой» место. Уважаемая всеми служба. Шарахнулся я в сторону, как черт от ладана, с криком: «Умоляю, не надо!» Разинуло то начальство в изумлении рот. «Шура, — грит, — ты что! Подумай».

Что тут думать? Я ж не на «Скорую» работать шел, а на психперевозку. Это не я придумал ее на «ноль-три» поставить, а не у психдиспансера. В таком вот ключе начальству и объяснил. Покачало оно головой, мол, если Бог хочет покарать кого, то лишает его разума, да и отстало. Ну и хорошо.

А еще лучше было бы на те линейные вызова вовсе не ездить. Только эта мечта, увы, неосуществима. Никто и не думает всерьез, что, когда в гараже пусто, а в диспетчерской весь стол вызовами завален, старший врач будет спокойно глядеть на единственную оставшуюся машину. Вылетим пробочкой!

Не это, так жизнь сама подкинет работы. Населению без разницы, кто там сидит в автомобиле. Кресты на бортах, белые халаты на людях — значит, помогут стал-быть, спасут. Ведь не откажешь, в самом-то деле! Остановишься, вылезешь, пойдешь смотреть. Это — нормально.

Чего только не подберешь по дороге! Чаще, понятно, натыкаешься вот так, попутно, на автоаварии и сбитых пешеходов, но попадались мне и поножовщина, и отравление, и (не раз, кстати) роды. У моей сменщицы (кого, интересно, она там, далеко, теперь меняет? Неужто Влада на мое место посадили?) как-то выскочил чуть не под колеса голый мужик с жуткими ожогами по всему телу — кипящую смолу на себя опрокинул.

Так что хочешь не хочешь, а все равно любую работу делаешь. На что попадешь — то и лечишь. Вот и мы с Люси сегодня попали.

Стандартная ситуация, до отвращения всем знакомая — увидели машину у соседнего подъезда и побежали отлавливать выходящих из дома медиков. Добро, хоть сами к автомобилю подошли. А то зачастую просто звонят из соображения, что от одного подъезда до другого ехать недолго. А диспетчер в своей постоянной запарке не помнит, где кто находится. И едет вторая бригада в тот же дом. Бывает, и третья — в соседний, особливо если у него адрес по другой улице значится…

Ну, тут обижаться нам не на что. Звали не зазря. Напрасно только не сделали этого раньше. Все, как в учебнике: бабулечка — холодная, мокрая, липкая. Губы синие. Задыхается. Боль — за грудиной, отдает в левое плечо. Давление низкое. Нитроглицерин под язык — без эффекта. Кардиограф (которого у нас отродясь не было) для уточнения диагноза не требуется. И без него все ясно. Инфаркт. Ох…

— Кардиобригаду? — тихо спрашиваю у начальницы.

— Спроси, где они находятся. У нас сейчас больничка недалеко, за часок сами довезем.

Пошел спрашивать. Вернулся с носилками и Патриком.

— Грузим?

— Что, далеко?

— Дальше, чем больница. Да и заняты еще.

— Значит, грузим.

Обезболили. Поставили капельницу. Кислородную маску приладили. Едем, сверкая иллюминацией. Жаль, что не летим. От городской окраины сразу перескочили на ухабистый проселок — не разгонишься. А старушка нехороша. Гормонов в резинку капельницы закачали солидно, но давление помалу ползет вниз.

— Адреналин заряжать?

— А дофамина нет?

— Ну, откуда, это ж не аминазин…

Бабульки — они знают. Приоткрыла невидящие глаза, шепчет:

— Сынок, я сейчас помру.

— Да ты что, родимая, — пытаюсь ее успокоить, — зачем так торопишься? Туда не опаздывают.

— Не надо, сынок. Я уж чую, срок пришел.

Спокойно так говорит, без страха. Вроде как естественное дело для нее с жизнью расставаться.

— Эй, бабка, — меняю тактику, — ты это брось! У тебя разрешение-то есть?

— Какое разрешение, милый?

— Ты что, не знаешь? Указ вышел — на то, чтоб помирать, в полицейском управлении разрешение взять нужно. На гербовой бумаге и с печатями.

Тень улыбки тронула сухие губы.

— Шуткуешь над старухой? Я уж своё отшутила.

Сердито швыряю грушу тонометра. Шестьдесят на двадцать. Остатки сердца работать отказываются категорически. Молча показываю своей начальнице опущенный большой палец. Мышка перескакивает на секунду к водителю — справиться, далеко ли еще. С безрадостным видом перелезает обратно.

— Молчи уж лучше, молчи, — тихо произносит больная, — я и так все знаю.

Рат устроилась на краю носилок, проверила, хорошо ли держится капельница в канюле катетера, открыла ее зажим, ускорив введение раствора. Тихо гладит маленькой лапкой высохшую старушечью руку, перевитую узловатыми сплетениями выступающих вен.

— Бабушка, милая, ты уж помирать обожди, пожалуйста. Нам бы тебя до больницы довезти, там, глядишь, помогут. Ну сама подумай — для чего тебе на тот свет? Да и нам неприятностей много будет.