Гребцы галеры

Зрю: выводят миленка на улицу. Машина развернута задом к приемнику, водитель наготове стоит. Увидал, что клиента тащат, тотчас задний люк распахнул. Как довели родимого до фургона, пилот тут же резко бьет его под дых. Тот сгибается пополам, и фельдшера поддают ему с двух сторон разом под зад с такой силой, что клиент летит головой вперед в салон и рушится на носилки. Люк захлопнулся, и усвистали. Вот и вся тебе вежливость.

— Шура, я тебя умоляю — помилосердствуй! Я ж не могу больше! Ну вот, смотри, что из-за тебя с карточкой сделала.

Патрик, утираясь огромным клетчатым платком, напомнил:

— Господа доктора! Нельзя все-таки торчать тут вечно, как Буриданский ишак. Куда поворачивать-то к этому Загородному шоссе, будь оно неладно — влево или вправо?

— А ты монетку кинь. Орел — туда, решка — сюда, — присоветовал я.

— Не орел-решка. Правильно говорить: аверс и реверс, — менторским голосом заметила мышка. Помолчав немного, спросила:

— Братцы, не заставляйте несчастную усталую даму ломать голову над вашими загадками. Про ишаков я знаю, а вот где это такой Буриданск и чем он знаменит?

Патрик раскрыл ладонь, взглянул на пойманную монетку и повернул направо.

Живу какой-то опустошенный. Вроде все так, как быть должно, но постоянно чего-то не хватает. Вроде все незачем, ни к чему. И чего это мне не хватало, а? А может, кого?

Ничего нет в голове уж который день — только наваждение: ты, бросив все, стоишь и глядишь на меня. Бесконечно. Снова и снова.

Как же плохо без тебя! Не могу увидеть тебя, услышать твой голос, заглянуть в твои глаза. Как мне все это помогало жить, сколько времени наполняло мое существование смыслом!

Что мне теперь осталось? Твой прощальный взгляд. Все мне застит эта картинка, я не в силах от нее избавиться.

Ежишка, ты правда когда-нибудь вернешься? Ну, хоть ненадолго? Я увижу тебя, да? Пожалуйста…

Память мою начальницу не подвела. Неаккуратный домище, слепленный из необожженного кирпича, я признал сразу. Второе столь же уродливое строение отыскать трудненько. Рассовав по карманам пару бинтов и доктора, я направился прямиком на задний двор, припомнив, что парадная дверь здесь по неясным причинам заколочена изнутри. Патрик дернулся из кабины вслед за нами, но я махнул ему рукой:

— Сиди. Справимся.

Пьян, естественно. Развалился на стуле, демонстративно откинув в сторону левую руку с исполосованным бритвенным лезвием запястьем. Кровищей пол вокруг обгадил. Удовлетворенно наблюдает, как скатываются новые капли. Неповрежденной рукой с зажатой в пальцах окровавленной «мойкой» тычет в сторону жены:

— Это все она, сучка…

Люси обращается к женщине, на бледном усталом лице которой читается неприкрытое отвращение к субъекту, с которым она вынуждена жить. (Меня всегда одолевает любопытство: а почему вот такие дамы не разводятся с осточертевшим им супругом? Загадка.)

— Что сегодня?

— Опохмелиться вдосыт не дала. Кричит, жить через твою подлость не буду. Заберете?

— Заберем… — поворачивается Люси к пациенту. — Ну и зачем тебе оно нужно?

— А чтоб было! — огрызается Донно Роберт в ответ, нагло ухмыляясь.

— Будет, будет. Дурдома полгода тебе будет, — сулит Рат. — Шура, перевяжи царапушки.

— Сам перевяжет. Была охота об него мараться, — швыряю клиенту на колени бинт. — Ну-ка, замотай, быстро!

— Тебе надо, ты и бинтуй! — продолжает изгаляться психопат.

Подхожу ближе, ударом пятки выбиваю у него из-под задницы стул, поднимаю за шкирку из лужицы натекшей на линолеум крови, куда он плюхнулся задом.

— Плохо понимаем?

Тот, не переставая злобно шипеть, обматывает кое-как запястье. Завязать кончики я все же помог.

— Вперед!

— Сейчас, штаны только переодену.

— Обойдешься, — толкаю с силой к двери, — счастливо, мадам. Отдохните от своего сокровища.

Иду не спеша к автомобилю. Показушник плетется следом, что-то бормоча. Отпирая салон, различаю слова:

— Ну, обожди, гаденыш, попадешься ты мне!

Мой локоть воткнулся родимцу точно в солнечное сплетение. Охнув, клиент сложился пополам и тут же схлопотал по шее сцепленными вместе ладонями. Подождав, покуда он перестанет дергаться, я потянул его за сальную гриву, вынуждая встать, и точным пинком направил в, распахнутую дверь автомобиля.

— Еще раз пасть свою вонючую раскроешь — не обижайся, что тебя не предупреждали.

Подействовало. На подобных типов всегда замечательно действует — они только перед домашними выпендриваться хороши.

Люси из кабины качает головой укоризненно:

— Только поговорили, и нате вам… Звереешь, Шура?

Недоумевая, гляжу на доктора. Она кивает утвердительно:

— Звереешь…

Глава двадцать шестая

А картинка — стоит. А сердце — болит. А домой — хоть не иди. Стыдно изводить домашних своим непонятным им состоянием. Они беспокоятся, я молчу. Мне им сказать нечего. Угнетает. Они-то ни при чем!