Греческая философия

Прежде чем перейти к анализу платоновского понятия aretē/ἀρετή, стоит напомнить о весьма широком употреблении этого термина. Так, говорят об aretē глаз, ушей, лошадей[1]. Во всех этих случаях термин aretē служит для описания какой-либо функции (для глаз - видеть, для лошадей - бежать), а также для обозначения оптимального осуществления данной функции и самого ее совершенства. В речевом обиходе aretē человека может обозначать специфически человеческое и наиболее совершенное в его деятельности. Платон принимает этот двойной смысл, но еще больше расширяет спектр значений. Поскольку человек способен к произвольному действию, aretē следует определять исходя из начала этого действия - человеческой души. Если порядок и слаженность души, но Платону, есть первый вид человеческого блага, то aretē - первое следствие этого блага. Кроме того, для Платона, как и для Сократа, aretē, или функция человека, должна полностью определяться исходя из размышления и знания, как способность ясно намечать цель действия и устанавливать средства ее достижения. Эти два принципа - соотнесенность с благом, мыслимым как слаженность души, и наличие знания - составляют своеобразие разработанного Сократом и Платоном понятия aretē (этот термин переводят также как "превосходство", чтобы выразить присутствующую в его изначальном значении мысль об оптимальном выполнении функции).

Человеческое благо, с которым соотносится добродетель, означает определенный способ бытия души, состоящий в гармонии между ее частями и различными видами ее жизнедеятельности. Сократ первым сформулировал идею, что добродетельный поступок оправдан уже тем благом, которое он принес душе человека, его совершившего. Нет никакого проку поступать несправедливо, ибо это означает вести себя постыдным образом, что по сути отвратительно и наносит ущерб лучшей части человека, т. е. душе. Поскольку никто не желает причинить зло самому себе, никто не может желать совершить несправедливый поступок. И напротив, если человек справедливый испытывает на себе несправедливость, в том нет вреда для его души. Из этого положения, развиваемого Сократом в беседе с Полом в Горгии, следует вывод, что лучше претерпеть несправедливость, нежели самому ее совершить, а поступившему несправедливо лучше понести наказание, дабы восстановить душевное здоровье (474 b-481 b). Если зло, свойственное человеческой душе, заключается в несправедливости (477 d-e), то присущее ей благо есть справедливость, поскольку именно она определяет строй души; справедливость является благом независимо от того, может ли она принести выгоду или удачу.

Лучший способ доказать реальность какой-либо добродетели состоит в демонстрации того, что она доставляет душе реальное благо. Предпринимая попытки дать определение той или иной добродетели (воздержности в Хармиде[2], мужества в Лахете, справедливости в Горгии) и добродетели вообще (в Меноне или Евтидеме), Сократ предварительно исключает из рассмотрения все собственно человеческие блага, обретаемые вследствие добродетелей (телесное здоровье, богатство, добрую славу, знатность по происхождению или брачному родству, даже интеллектуальные качества, такие, как хорошая память или сообразительность, - иными словами, "многие вещи" (Менон, 77 b), с которыми расхожее представление о нравственности связывает добродетель). За добродетелями Сократ признает только их способность создавать порядок в душе и руководить людьми в пользовании всеми человеческими благами, которые могут содействовать разысканию подлинного блага, когда они подчинены добродетели, но в отрыве от добродетели неминуемо повлекут за собой нравственную порчу. Так, богатство и власть, не сопряженные с добродетелью, быстро превратят любого человека в образец порока. Именно в этом разграничении добродетели и благ, зависящих от телесных качеств или от внешних факторов, ярче всего проявляется коренное различие между нравственной философией Платона, с одной стороны, и аристократическим нравственным идеалом и бытующим в обществе представлением о нравственности - с другой.