Греческая философия

Хотя Гераклитово божество (которое, очевидно, тождественно мировому огню, самому логосу) обладает величием и могуществом Зевса, понятие о нем далеко от традиционного представления о богах.

Так же как и Ксенофан, Гераклит размышлял над проблемами теории познания. Он полагал, что

"человеческое существо не обладает разумом, а божественное обладает" (Ориген. Против Цельса VI,12; DK 22 В 78; Dumont, 84; KRS, n° 205, p. 203, n. 10: "Человеческому складу {мышления} не присуще безошибочное суждение, божественному- присуще"),

ибо природа любит скрываться от нас. Тем не менее знание все-таки возможно, если правильно подходить к изучению природы:

"То, о чем осведомляют зрение и слух, я ценю более всего" (Ипполит. Опровержение всех ересей IX, 9, 5; DK 22 В 55; Dumont, 78; KRS, n° 197, p. 200: "Что можно видеть, слышать, узнать, то я предпочитаю"[10]).

Однако пользоваться этими способностями надо с осторожностью:

"Глаза и уши - плохие свидетели для людей, если души у них варварские" (Секст Эмпирик. Против ученых VII, 126; DK 22 В 107; Dumont, 90; KRS, n° 198, p. 200, n. 7. "Глаза и уши - плохие свидетели для людей, чьим душам невнятен язык").

На эмпирические наблюдения можно полагаться, только если их поверяют рассудком и разумом.

Взгляды Гераклита нас пока еще не удивляют: кажется, что он следовал проторенным путем; и хотя он ввел некоторые новшества в частностях, целое не создает впечатления большой оригинальности. (За исключением его тщательно отработанного стиля, который почти невозможно отразить в переводе.) Оригинальность Гераклита проявляется в трех тезисах, трех доктринах, составляющих подлинное ядро его философии.

Во-первых, Гераклит не выдвинул теорию происхождения мира; напротив, он отрицал возможность космогонии:

"Этот космос, один и тот же для всех, не создал никто из богов, никто из людей, но ом всегда был, есть и будет вечно живой огонь, мерно возгорающийся, мерно угасающий" (Климент Александрийский. Строматы V, 14, 104. 1; DK 22 В 30; Dumont, 73; KRS, n° 217, p. 210: "Этот мировой порядок, тождественный для всех, не создал никто ни из богов, ни из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем, мерами вспыхивающим и мерами угасающим")[11].

Универсум, отождествляемый здесь с огнем, который является его материальным началом, не имеет никакого происхождения; он вечен, у него не было начала во времени - его никто не сотворил. Мысль в высшей степени оригинальная и наверняка поразившая современников Гераклита, ведь для них первая задача физики состояла именно в том, чтобы объяснить происхождение космоса. К сожалению, в дошедших до нас фрагментах сочинения Гераклита нет почти никаких сведений относительно того, как обосновывалось это, прежде никем еще не высказанное, положение.

Во-вторых, самая известная концепция эфесянина такова:

"Гераклит говорит где-то: "все движется и ничто не остается на месте", а еще, уподобляя все сущее течению реки, он говорит, что "дважды тебе не войти в одну и ту же реку"" (Платон. Кратил, 402 а)[12].

Panta khōrei kai oyden menei / Πάντα χωρεῖ καὶ οὐδὲν μένει, "все движется и ничто не остается на месте" - вот ключевая мысль Гераклита, пусть даже слова panta rhei, которыми часто передавалась эта концепция, - не ipsissima verba[13] эфесского философа. Этот тезис с неожиданной ясностью иллюстрируется в одном небольшом почти тривиальном фрагменте:

"Холодное нагревается, теплое охлаждается, влажное высыхает, сухое орошается" (Цецес. Комментарий к "Илиаде", р. 126 Hermann; DK 22 В 126; Dumont, 94).

Образ "кикеона" - напитка, который "расслаивается, если его не взбалтывать"[14] (Теофраст. О головокружении, 9, р. 138 Wimmer; DK 22 В 125; Dumont, 94), так же символизирует всеобщее движение, как и образ реки, в которой мы не можем омыться дважды.

Все беспрестанно изменяется, но изменение это не случайно и не опасно. Напротив, с позволения сказать, "болтушка" перестала бы существовать, если бы ее прекратили встряхивать: встряхивание, изменение для нее необходимы, они не вредят ей, а поддерживают ее. Всякая вещь есть, по существу, смесь элементов; сама вселенная представляется философу как вечное смешение, как божественный Огонь.

Третий тезис - утверждение единства противоположностей. Он непосредственно связан со вторым:

"Одно и то же в нас - живое и мертвое, бодрствующее и спящее, молодое и старое, ибо эти <противоположности>, переменившись, суть те, а те, вновь переменившись, суть эти" ([Плутарх.] Утешение к Аполлонию, 10; Moralia, 106 е; DK 22 В 88; Dumont, 86; KRS, n° 202, p. 201: "В нас <всегда> одно и то же жизнь и смерть, бдение и сон, юность и старость. Ибо это, изменившись, есть то, и обратно, то, изменившись, есть это")[15].