Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии

Апеллес видел, как любви богиня Из недр морских всплыла, еще кругом Сребристою окутанная пеной, И в блеске красоты изобразил, Иль нет, — живую нам ее представил. Все дивно в ней. Струей морскую влагу Из тяжких кос богиня выжимает, И взор ее горит огнем желанья. И страсть волнует девственную грудь. Владычица небес и ты, Афина, Ваш голос слышу: „Мы сдаемся, Зевс".

Впрочем, знатоки ставили еще выше картину, изобра­жавшую Артемиду в кругу ее нимф, где Апеллес, по преда­нию, превзошел знаменитое изображение Гомера. Но наи­большего совершенства он достиг в портретной живописи; особенно он много раз изобразил Александра Великого. Ни один из современных ему и из позднейших художников не превзошел его в этой области и даже не сравнился с ним.

Художественная живопись должна была, разумеется, повлиять и на промышленную отрасль этого искусства — живопись на вазах. Сосуды с красными фигурами на черном фоне, которые массами изготовлялись в Афинах и вывози­лись в V веке, уже не соответствовали вкусу нового времени, и фабрикация их со времени Пелопоннесской войны начала быстро клониться к упадку. Взамен их теперь начинают вы­делывать т.н. „лекифы", длинные сосуды с тонким горлыш­ком из белой глины, с разноцветными изображениями, — без сравнения, самое красивое, что было создано греками в области живописи на вазах. Эти сосуды обыкновенно клали в гроб мертвым, употреблялись они только в Аттике и со­седних странах, как, например, Эвбее и вывозились лишь в малом количестве. Дело в том, что Нижняя Италия, пред­ставлявшая до сих пор главный рынок для сбыта аттических ваз, начала теперь освобождаться от этой зависимости. Здесь также обнаруживается стремление к многоцветности; прав­да, художники удержали черный фон, на котором фигуры выделяются своим бледно-красным цветом глины, но стара­лись усилить эффект изображений посредством прибавления других красок, белой, темно-красной или желтой. Притом, эти сосуды часто были громадных размеров и украшавшие их изображения заключали в себе множество фигур, хотя по изяществу далеко уступали изображениям на аттических ва­зах. Это производство также служило преимущественно культу мертвых; его сосредоточием был Тарент. Но высшего своего расцвета оно достигло лишь в эпоху после Александ­ра.

Более успешно развивались другие виды художествен­ной промышленности и мелкие отрасли искусства. Грави­ровка на бронзе достигла большого совершенства; греческие изделия этого рода послужили образцом для этрусских зер­кал и латинских бронзовых ящичков, которых так много найдено в могилах Средней Италии. Золотые изделия, со­хранившиеся особенно в греческих и скифских могилах юж­ной России, дают нам понятие о той высокой ступени, какой достигла эта отрасль художественной промышленности в

IV веке. Глиптика этого периода может претендовать на на­звание искусства, хотя мы еще не можем составить себе яс­ного представления о ходе ее развития; из видных ее пред­ставителей назовем Пирготела, единственного художника, которому, по преданию, Александр позволил вырезать свой портрет на геммах. Гораздо больше сведений мы имеем об успехах монетной чеканки, так близко соприкасающейся с искусством резьбы по камню. В этой области первое место занимают Кимон и Эвайнет, работавшие в Сицилии в конце

V и начале IV века. Изготовленные ими штемпеля для сиракузских декадрахм представляют собою высшие образцы, какие когда-либо были созданы в этой области. В греческой метрополии чеканка не достигла такого совершенства, и уже во второй половине IV столетия во всем греческом мире на­чинают обнаруживаться в этой отрасли художественной дея­тельности первые признаки упадка.

Подведем итоги развитию греческого искусства за этот период. Куда бы мы ни взглянули, в художественной дея­тельности этого времени господствуют стремление к реа­лизму и борьба против всяких уз условности. Эта борьба на­чинается еще в эпоху Перикла в области трагедии и музыки вообще, в лице Еврипида и великих дифирамбиков; вскоре затем она охватывает все другие отрасли искусства, и по­всюду старое уступает место новому. Можно спорить об аб­солютной ценности новых идеалов, можно ставить Софокла выше Еврипида, Ласоса и Пиндара выше Фриниса и Тимо­фея, Полигнота выше Апеллеса, Фидия выше Праксителя; но именно нам, в чей век реализм снова сделался лозунгом ис­кусства, менее всего подобает осуждать это новое направле­ние. Ибо в конце концов и в искусстве — и здесь даже более, чем в других областях, — „человек есть мера всех вещей"; и кто судит беспристрастно, тот не может отрицать, что в об­щем художественные произведения IV века вполне выдер­живают сравнение с памятниками предшествующего перио­да.

И все-таки искусство уже не являлось теперь, как еще в эпоху Перикла, центром всех духовных интересов. Семя, брошенное великими софистами, теперь созрело; все в большем числе лучшие таланты отдавались молодой науке, и на ней главным образом покоится значение IV века для всемирно-исторического развития.

ГЛАВА . Расцвет греческой науки