Греческие церковные историки IV, V и VI вв.

Укажем характеристические черты церковной истории Феодорита. История его наполнена религиозно-нравственными сентенциями, направленными к возбуждению религиозно-нравственного чувства. Быть может, это зависело от того, что она принадлежит перу духовного лица. Представим несколько примеров. Вот после царствования Юлиана наступает царствование Иовиана, в котором христиане с значительною основательностью чаяли найти себе покровителя и благодетеля в духе Константина. И однако ж, проходит несколько месяцев со времени его воцарения и смерть похищает второго Константина. Пользуясь этим случаем Феодорит замечает: «я думаю, общий Распорядитель над всем ради обличения нашего нечестия сначала дарует нам блага, но потом снова отнимает их, научая нас чрез это, как легко для Него подавать нам все, что Ему угодно, и что мы недостойны Его благ, если не будем проводить жизнь лучшую (IV, 5 (4)). Или с другой стороны, наблюдая в исторической жизни события, когда злых правителей сменяют добрые, напр. Валента Грациан, Феодорит выражает следующую назидательную мысль: «Человеколюбец (Бог) управляет своим милосердием, и правосудием, как бы весами и браздами: когда видит, что кто-либо беззакониями превышает меру Его человеколюбия, тогда правосудным наказанием препятствует стремительности зла» (V, 1). У Феодорита в различных местах его истории рассеяно немало в подобном роде моральных афоризмов. Он пишет: «Так пред великими делами людей благоговеют невольно даже враги их» (II, 32, (28)) и т. д. Он хочет придать своей истории характер назидательности, но эта черта не проходит красною нитью чрез все его повествование и потому не составляет необходимого элемента, неразрывно связанного с этим повествованием.

Феодорит любит, говоря о более важных и даже менее важных духовных представителях церкви, прилагать к ним эпитеты: «святой, дивный, мудрый, святейший, великий, божественный, учитель церкви» и пр., но такое почтение к предстоятелям церкви не превращает его в панегириста лиц духовных. Так например, желая извинить Константина Великого, решившегося сослать Афанасия в ссылку в Галлию, автор справедливо винит в этом случае не царя, который не мог хорошо разобраться в религиозных спорах, а епископов, его окружавших, которые «хотя, по словам историка, и были лукавы, но однако же, скрывая это[230], показывали все наружные достоинства» (I, 33 (31)). Впрочем, все же положение Феодорита, как высшего духовного лица, заставляло его быть не только очень осторожным, но и прибегать к молчанию там, где историческое беспристрастие требовало бы полного рассказа. Отсюда, описывая несчастия св. Златоуста, он избегает назвать по имени врагов св. Златоуста, т. е. Феофила Александрийского и других; историк объясняет свой поступок тем, что, по его мнению, «события печальные (в церкви) подобало описывать короче (συστεχχειν) и прикрывать погрешности единоверных деятелей» (V, 34)[231]. Феодорит, видимо, щадит религиозно-нравственное чувство своих читателей.