Греческий огонь

Однажды из окна комнаты евнуха Лев увидел Никифора, когда тот вместе с Феофано и в сопровождении сановников проходил через внутренний двор: значит, повседневный церемониал все еще заставляет их поддерживать чреватую опасностями вынужденную связь во исполнение долга перед троном и церковью. Встреча императорской четы с патриархом, длившиеся целый день переговоры, содержание которых хранилось в глубочайшей тайне, убедили Льва Фоку, что брат его пытается унять Феофано с помощью высшей церковной власти. Какая наивность, с горечью подумал Лев, неужели император и в самом деле надеется укротить эту ведьму с помощью Неба! Между тем Никифор с каждым днем становился все менее популярным в народе из-за своих необдуманных и невероятно дорогих военных кампаний, опустошивших государственную казну и понуждавших его облагать население все новыми и новыми налогами. Шумно выразили свое недовольство женщины, вновь высыпавшие на улицы с нанизанными на длинные шесты и выкрашенными в черный цвет булками, протестуя таким образом против махинаций пекарей, подмешивавших в муку толченую золу. Потом недовольство распространилось на лавочников и домовладельцев, возмущенных введением налога «на воздух», которым облагались все строения и предметы, выступавшие за линию фасадов, — например, каменные скамьи, балконы, водосточные трубы, вывески и даже палки для просушки белья.

Никогда еще Лев так горячо не желал быть рядом с братом. Да, заточение спасало его от кровожадной Феофано, но почему же Никифор не хочет связаться с ним в момент, когда верный советчик мог бы оказать ему помощь, облегчить тяготы жизни? То, что Феофано толкала императора на подобные необдуманные шаги, огорчало и тревожило Льва. Как-то Никифор признался брату, что он сам массирует себе ноги и грудь, выполняя эту трудную процедуру тайком, чтобы никто не узнал о его накопившихся за годы поенной жизни недугах и чтобы избежать сплетен евнухов-массажистов и насмешек супруги. Но почему, будучи таким осмотрительным в отношениях с придворными, он не боится провоцировать недовольство населения? Почему не старается сократить расходы и вернуть хоть частично свою былую популярность, необходимую ему в столь трудный момент? Зависимость Никифора от Феофано дошла, очевидно, до предела, если император вынужден прибегать ко всяким уловкам, чтобы спасти жизнь собственному брату. Неужели в нем угасла сила, принесшая ему триумфальные победы в ратных делах и византийский престол?

Возможно, похищение пергамента из комнаты куропалата свидетельствовало о неуверенности Феофано, которая прибегла к этому крайнему средству, чтобы обвинить его в овладении тайной греческого огня. Кто же еще, кроме Феофано, осмелился бы, ничего не опасаясь, разыграть такой спектакль? Только по ее приказу могли совершить эту кражу. Кражи во Дворце происходили чрезвычайно редко, ибо вынести или безнаказанно хранить у себя украденное было очень трудно. А тут ведь похитили не что-нибудь, а формулу греческого огня! Все эти аргументы побуждали Льва просить императора о новой аудиенции, но потом он отказался от своего намерения, подумал, что ему придется рассказать брату и об исчезновении пергамента. Лучше уж пока скрываться у верного Липпы: пусть все считают, что куропалат заточен в каком-то дальнем монастыре.

Так Лев Фока смирился с жизнью слепого крота в ожидании какого-то важного события, которое его воображение окрашивало то в яркие цвета надежды и желания, то в мрачные тона катастрофы, угрожающей и ему самому, и его брату Никифору.

Покончив со своими повседневными официальными обязанностями, Никифор и Феофано встречались за императорской трапезой. Золотой сервиз — украшение императорского стола — по приказу Никифора был обращен в слитки и отдан скифам в обмен на двухлетний мир. Тарелки, супницы, кубки, ножи, вилки и канделябры знаменитого сервиза придворные ювелиры воспроизвели в позолоченной бронзе. Столовые приборы у Никифора и Феофано были одинаковые, но еду им подавали разную. Никифор ел мясо только во время официальных приемов, а в обычные дни предпочитал чечевицу, фасоль, бобы, а также сырую зелень, заправленную греческим оливковым маслом. Все это он запивал стаканом белого смолистого кипрского вина, которое в теплое время года разбавлял водой, а в холода смешивал со стаканом чистого красного вина. Феофано же всему предпочитала дичь, сдобренную острыми восточными пряностями и черным перцем.