«Грейхаунд», или Добрый пастырь

Это чуть смягчит суровую официальность. Краузе теоретически знал, что в таких случаях полезна нотка человеческой теплоты, хотя сам в ней не нуждался. Он был готов пойти в бой и умереть по коряво сформулированному приказу вышестоящего и не огорчился бы отсутствию вежливых слов. Чувствовал он сейчас одно: зависть к капитану «Джеймса», который должен лишь следовать приказам и ни за что не отвечает, кроме как за наилучшее их исполнение. Он отдал планшет рассыльному. Будь верен до смерти[45]. Краузе чуть было не произнес это вслух. Рассыльный, уже собиравшийся отсалютовать, увидел, как капитан открыл и тут же закрыл рот, и замер в ожидании, что тот скажет.

– На сигнальный мостик, – резко произнес он.

– Есть, сэр.

Рассыльный ушел, и Краузе испытал новое странное чувство. В данную секунду от него ничего не требовалось. Впервые за сутки с лишним он не должен был быстро принимать важные решения. Оставались сотни мелких задач, но между ними можно было выбирать неспеша. В теперешнем усталом состоянии он осмыслял этот удивительный факт, как во сне – не в кошмаре – осмыслял бы новое странное событие. И даже то, что подошел Карлинг с сообщением, ничего не изменило.

– Следующий поворот через десять минут, сэр, – сказал Карлинг.

– Очень хорошо.

Речь шла о штатном повороте всего конвоя, и Карлинг напомнил о нем в соответствии с постоянным приказом-инструкцией. Конвой повернет без всякого участия Краузе. И все же… возможно, стоит вмешаться. Конвой идет в беспорядке, который вследствие маневра еще усилится. Возможно, лучше вообще не поворачивать. Краузе мысленно составил приказ для передачи прожектором командиру конвоя. «Отставить поворот, двигаться прежним курсом». Нет. Пусть все идет своим чередом. Конвой ждет поворота, отмена приказа может привести к сумятице. А когда придет время следующего маневра, капитаны запутаются, новый выполнять или пропущенный. «Приказ, контрприказ, раскардаш». Краузе не раз слышал это изречение на лекциях в Аннаполисе, а за двадцать лет службы многократно убеждался в его справедливости. Он не будет ничего отменять.

– Коммодор поднял сигнал к изменению курса, сэр, – сказал Карлинг.

– Очень хорошо.

Что это? Еще что-то новое и странное. В полутемной рубке непривычно посветлело. Серая утренняя мгла рассеивалась – невозможно поверить. В небе, впереди правого траверза, проглянуло солнце – более похожее на луну, но все же солнце, едва различимое за высокими, быстро бегущими облаками. Солнце; пять секунд оно светило так, что за пиллерсами появились слабые тени. Они успели пробежать слева направо, затем справа налево, пока корабль качнулся туда-обратно, затем исчезли. Бледный диск окончательно скрылся за облаком. Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце[46].

– Сигнал к исполнению, сэр, – сказал Карлинг.

– Очень хорошо.

Краузе слышал команду рулевому и ответ. В следующий (как ему показалось) миг он почувствовал, что падает со стула, заваливаясь на бок, падает бесконечно, – так иногда случалось в его кошмарах. Он выпрямился еще до того, как успел качнуться на дюйм-два. Это был не кошмар. Он действительно заснул и чуть не упал со стула. Краузе в полном ужасе от своего поведения резко расправил плечи. Сонливость оденет в рубище[47]. Стыд и позор, что он позволил дремоте застигнуть себя врасплох. Всего тридцать часов, как он проснулся к вчерашней боевой тревоге после двух часов крепкого полноценного сна. Нет абсолютно никаких оправданий тому, чтобы клевать носом. Но зато он предупрежден. Он увидел коварство врага, против чьих козней должен сражаться. Больше он такого не допустит. Краузе встал со стула и выпрямил спину. Боль в ногах не даст ему уснуть. Ступни заныли, стоило на них опереться; казалось, за ночь они увеличились на размер и ботинки – привычные, разношенные – стали малы. У Краузе мелькнула мысль разуться и послать в каюту за шлепанцами, но он задушил ее в зародыше. Капитан должен подавать пример; негоже ему стоять на посту в шлепанцах, да и любое потворство своим слабостям, физическим или моральным, до добра не доводит, – он только что получил тому подтверждение, когда уснул сидя. И… и может быть, если стоять достаточно долго, ноги онемеют и перестанут так сильно болеть.

– Мистер Карлинг, нам стоит сменить курс на один-два-ноль и пройти вдоль фронта конвоя.

– Один-два-ноль. Есть, сэр.

Несколько минут назад монотонное пиканье локатора было колыбельной, навевающей дрему. Теперь оно стало суровым неумолчным напоминанием о долге. Не дам сна очам моим и веждам моим – дремания[48]. Глаза вовсе не слипались, не требовалось усилия, чтобы держать их открытыми. Видимо, его сморило после плотной еды – еще пример, как опасно потворствовать своим желаниям.

Все это Краузе забыл, когда брякнул звонок рядом с переговорной трубой. Он шагнул ответить и даже не почувствовал боли в ногах.

– Капитан слушает.

– Капитан, сэр, сейчас появился эхосигнал. По крайней мере, я думаю, это он, сэр. Экран сильно рябит. Эхосигнал на пеленге ноль-девять-два, дистанция девять миль, сэр. Теперь исчез. Не уверен, сэр.