Грех

– Ты серьёзно? – вздрогнул я радостно – я тоже хотел революции.

– А то. Постреляю хоть от души, – ответил он. Спустя секунду я понял, в кого именно он хотел стрелять.

Я и тогда не особенно огорчился. В сущности, Примат мне нравился. Отвратительны тайные маньяки, выдающие себя за людей. Примат был в своей страсти откровенным и не видел в личных предрасположенностях ничего дурного, к тому же он действительно смотрелся хорошим солдатом. Мне иногда думается, что солдаты такие и должны быть, как Примат, – остальные рано или поздно оказываются никуда не годны.

К тому же у него было забавное и даже добродушное чувство юмора – собственно, только это мне в мужчинах и мило: умение быть мужественными и весёлыми, остальные таланты волнуют куда меньше.

На своё погоняло Примат, как правило, не обижался, особенно после того, как я объяснил ему, что изначально приматами считали и людей, и обезьян, и австралийского ленивца.

У самого Примата, впрочем, было другое объяснение: он утверждал, что все остальные бойцы отряда произошли именно от него.

– Я праотец ваш, обезьяны бесхвостые, – говорил Примат и заразительно смеялся.

Ну а Гном, хохмя, выдавал себя за отца Примата, хотя был меньше его примерно в три раза.

Примат весил килограммов сто двадцать, ломал в борьбе на руках всех наших бойцов; лично я даже не решился состязаться с ним. На рукопашке его вообще не вызывали на ковёр после того, как он сломал ребро одному бойцу, а другому повредил что-то в голове в первые же мгновения поединка.

Пока Гном не пришёл в отряд, Примат ни с кем особенно не общался: тягал себе железо да похохатывал, со всеми равно приветливый.

А с Гномом они задружились.

Гном был самым маленьким в отряде, и на кой его взяли, я так и не понял: у нас было несколько невысоких пацанов, но за каждого из них можно было легко по три амбала отдать. А Гном и был гном: и ручки у него были тонкие, и грудная клетка, как скворечник.

Я смотрел на него не то чтоб косо, скорее вообще не фиксировал, что он появился среди нас. А ему, вроде, было всё равно; или Гном умело не подавал виду. Но потом, за перекуром, мы разговорились, и выяснилось, что от Гнома недавно ушла жена. Она детдомовская была и нигде подолгу обитать не умела, в том числе и в замужестве. Зато осталась шестилетняя дочь, и с недавних пор они так и жили: отец с девчонкой, вдвоём. Благо мать Гнома ютилась в соседнем домике и забегала покормить малолеточку, когда оставленный женою сынок уходил на работу.

Рассказывая, Гном не кичился своей судьбою и тоску тоже не нагонял, разве что затягивался сигаретой так глубоко, словно желал убить всю её разом. Разом не получалось, но к пятой затяжке сигарету можно было уже бычковать.

Я проникся к нему доброжелательным чувством. И потом уже с неизменным интересом смотрел на эту пару – Примата и Гнома: они и пожрать, и посмолить, и чуть ли не отлить ходили вместе; а вскоре ещё приспособились, катаясь на машине, распутных девок цеплять, хоть одну на двоих, хоть сразу полный салон забивали, так что не пересчитать было визжащих и хохочущих; даром что у Примата была молодая и дородная жена.

Примат, несмотря на своё прозвище, лицо имел белое, большое, безволосое, с чертами немного оплывшими; хотя когда он улыбался – всё обретало свои места: и нос становился нагляднее, и глаза смотрели внимательно, и кадык ярко торчал, а рот был полон больших и жёлтых зубов, которые стояли твёрдо и упрямо.

У Гнома тоже бороды не было, зато наблюдались усики, тонкие, офицерские. И вообще всё на лице его было маленьким, словно у странной, мужской, усатой куклы. А если Гном смеялся, черты лица его вообще было не разобрать, они сразу будто перемешивались и перепутывались, глаза куда-то уходили, и рот суетился повсюду, пересыпая мелкими зубками.

Кровожадным, как Примат, Гном не казался, по всему было видно: сам он убивать никого не собирается, но на забавы своего большого друга смотрит с интересом, словно обдумывая что-то, то с одной стороны подходя, то с третьей.

Я услышал их возбуждённые голоса на улице и вышел из блокпоста.

– Порешили пса? – спросил.

– Суку, – ответил Примат довольно.

Он достал ствол, снял с предохранителя, поставил в упор к деревянному, шириной в хорошую берёзку, стояку крыльца и снова выстрелил.

– Смотри-ка ты, – сказал, осматривая стояк. – Не пробил. Гном, встань с той стороны, я ещё раз попробую?

– А ты ладошку приложи и на себе попробуй! – засмеялся, пересыпая зубками, Гном.

Примат приложил ладонь к дереву, и в мгновение, пока я не успел из суеверного ужаса сказать хоть что-нибудь, выстрелил ещё раз – направив ствол с другой стороны, как раз напротив своей огромной лапы. Я не видел, дрогнула в момент выстрела его рука или нет, потому что непроизвольно зажмурился. Когда раскрыл глаза, Примат медленно снял ладонь со стояка и посмотрел на неё, поднеся к самым глазам. Она оказалась бела и чиста.

Утром на базе нас встретила жена Примата. Лицо её было нежно, влажно и сонно, как цветок после дождя. Она много плакала и не спала.