Грех

– Ты где был? – задала она глупый вопрос мужу, подойдя к нему на расстояние удара. Они славно смотрелись друг с другом: большие и голенастые, хоть паши на обоих.

– На рыбалке, не видишь? – сказал он, хмыкнув и хлопнув по кобуре.

Жена его снова заплакала и, приметив Гнома, почти крикнула:

– И этот ещё здесь. Из-за него всё!

Гном обошёл молодую женщину стороной с лицом настолько напряжённым, что оно стало ещё меньше, размером с кулак Примата.

– С ума, что ли, сошла? – спросил Примат равнодушно. – Тебе чего не нравится? Что я на работу хожу?

– Ещё и в Чечню собрался, гадина, – сказала жена, не ответив.

Примат пожал плечами и пошёл сдавать оружие.

– Ты хоть ему скажи что-нибудь! – сказала мне она.

– Что сказать?

Я понимал, что она его дико и не без основания ревновала, вот даже не верила, что он на работу ходит, а не по девкам; но последнее её слово было всё-таки за Чечню. «При чём тут Чечня?» – подумал я; потому и ответил вопросом на вопрос.

Жена брезгливо махнула рукой, словно сбив наземь мои зависшие в воздухе слова, и пошла прочь. Не обращая внимания на машины, медленно перешла дорогу и встала у ограды парка, спиной к базе. Стояла, чуть раскачиваясь.

«Ждёт его, – подумал я довольно. – Но хочет, чтоб он первый подошёл. Хорошая баба».

Сдав оружие, Примат покурил с Гномом, искоса поглядывая на спину жены; они посмеялись, ещё вспомнили про застреленную суку, старательно забычковали носками ботинок сплюнутые сигареты, закурили ещё по одной и расстались наконец.

Примат подошёл к жене и погладил её по спине.

Она что-то ответила ему, должно быть, в меру неприветливое, и, не оборачиваясь, пошла по дороге. Примат за ней, не очень торопясь.

«Метров через пятьдесят помирятся», – решил я. Я из окна за ними смотрел.

Через минуту Примат нагнал жену и положил ей руку на плечо. Она не сбросила его ладонь. Я даже почувствовал, как раскачивание её бёдер сразу стало на несколько сантиметров шире – ровно так, чтоб в движении касаться бедра Примата.

«Придут домой и… всё у них поправится сразу», – подумал я лирично, сам чуть возбуждаясь от вида этих двух, древними запахами пахнущих зверей.

Откуда-то я знал, что Примат наделён богатой мужскою страстью, больше меры. Семени в нём было не меньше, чем желания пролить чужих кровей. Пролил одно, вылил другое, всё в порядке, всё на местах.

Первого человека убил тоже Примат.

Целую неделю он тосковал: кровь не шла к нему навстречу. Он жадно оглядывал чеченские пейзажи, бурные развалины, пустые и мрачные дома, каждую минуту с крепкой надеждой ожидая выстрела. Никто не стрелял в него, Примат был безрадостен и раздражён в отряде едва не на всех. Кроме, конечно, Гнома, во время общения с которым лицо Примата теплело и обретало ясные черты.

Пацаны наши чуть ли не молились, чтоб отряд миновала беда, а Примат всерьёз бесился:

– На войну приехать и войны не увидеть?

– Ты хочешь в гробу лежать? – спрашивали его.

– Какая хер разница, где лежать, – отвечал Примат брезгливо.

Постоянно стреляли на недалёких от нас улицах, каждый день убивали кого-то из соседних спецназовских отрядов, иногда в дурной и нелепой перестрелке выкашивало чуть не по отделению пьяных «срочников». Одни мы колесили по Грозному как заговорённые: наша команда занималась в основном сопровождением, изредка – зачистками.

Примат часто требовал свернуть на соседнюю улицу, где громыхало и упрямо отхаркивалось железо, когда мы в драном козелке катались по городу, совершая не до конца ясные приказы – сначала в одно место добраться, а потом в иной медвежий угол отвезти то ли приказ, то ли пакет, то ли ящик коньяка от одного, скажем, майора другому, к примеру, полкану.

– По кой хер мы туда поедем? – отвечал я с переднего сиденья.

– А если там русских пацанов крошат? – кривил губы Примат.

– Никого там не крошат, – отвечал я и, помолчав, добавлял: – Вызовут – поедем.

Нас, конечно, не вызывали.

Но в третий день третьей недели на утренней зачистке на окраинах города мы наконец взяли, забравшись на чердак пятиэтажки, троих безоружных, молодых, нервных. Была наводка, что с чердака иногда стреляют по ближайшей комендатуре.

– А чего тут спим? – спросил у них командир.

– Дом разбомбили. Ночевать негде, – ответил один из них.

Здесь командир и рванул свитерок на одном, и синяя отметина, набиваемая прикладом на плече, сразу пояснила многое.

Но оружия на чердаке мы не нашли.

– Паспорта есть? – спросили у них.

– Сгорели в пожаре, когда бомбили, да! – стояли чеченцы на своём.

– Ну, в комендатуре разберутся, – кивнул командир.

– Разведите их подальше, чтоб друг другу не сказали ничего, – добавил он. – А то сговорятся об ответах.

Наши камуфлированные пацаны разбрелись по соседним подъездам, работали там: иногда даже на улице слышно было, как слетают с петель двери – их выбивали, когда никто не отзывался. Пленных развели по сторонам, у одного из них остались стоять Примат с Гномом.

На всякий случай я отвёл троих сослуживцев к двум рядкам сараюшек у дома, чтоб посматривали, а то не ровен час придёт кто незваный или вылезет из этих сараек, чумазый и меткий.