Грех

Я всё-таки вернулся в фойе и даже вышел на улицу с таким ощущением, словно во мне стало неожиданно мало крови.

Метрах в тридцати от клуба всё светила фарами иномарка с теми подростками, которых обидел Молоток.

Вышел Вадик, будто стесняясь.

– Захар, там… Этот высокий москвич… Сказал Але, что её задушат, если она будет жаловаться.

Я кивнул головой, ничего не в состоянии решить.

Подержал в руках сигарету, впервые не хотелось курить, мутило немного, и голова кружилась. Вошёл в зал, сразу попался на глаза позёр, пьяное и потное лицо его расплывалось, словно у него отсутствовали лицевые мышцы.

Откуда-то появился Молоток.

– Всё нормально? – спросил он.

Я снова покачал головой: нормально.

– Ты где был? – поинтересовался я, хотя мне было всё равно.

– А этот «афганец» опять в клубе, – сказал Молоток, видимо, не расслышав вопроса. – Забежал, когда мы этих чертей разнимали… Выгнать его?

– Не надо, – ответил я.

Мимо нас, задев меня плечом, прошёл позёр.

«Надо что-то сделать, – думал я. – Что-то надо делать. Надо собраться. Они же как звери, всё чувствуют…»

– С бокалом, – кивнул на позёра Молоток.

– Уважаемый, на улицу с бокалом нельзя, – сказал я позёру.

Он покосился на меня брезгливо, отпил вино и выплюнул его на ступени, едва не попав в стоявшую ниже девушку.

– Вернись в зал, – ещё раз попросил я.

– Тебе уже объяснили, как себя вести? – ответил позёр, повернув ко мне своё расплывшееся, омерзительное лицо; в губастом приоткрытом рту его, как что-то живое, готовое выпасть, шевелился влажный и толстый язык.

«Господи, он-то откуда знает», – подумал я тоскливо.

– Вот веди себя, как тебе сказали, – процедил позёр.

Я сглотнул вязкую слюну и увидел, что рядом, делая странные движения пальцами рук, словно разминая их, стоит «афганец», слушает нас.

Опять медленно и редко закрапал дождь.

Мимо, вальяжный, с очень довольным лицом, прошёл высокий москвич, спустился уже со ступеней, но вдруг обернулся:

– Ну, ты всё понял, да? – сказал он мне громко.

Я не отвечал. Молоток непонимающе озирался, заглянув пару раз мне в лицо.

– Ты меня не слышишь, что ли? – спросил москвич, вернувшись назад, подойдя ко мне в упор.

– Я всё слышу, – ответил я раздельно.

Он кивнул головой и направился к джипу. «Афганец» за моей спиной хрипло засмеялся. Позёр делал странные гримасы лицом, словно не давая выпрыгнуть тому, кто поселился в его рту.

– Вам говорят, с бокалом нельзя, – сказал наконец позёру не понявший ничего толком Молоток.

– Не трогай меня, – ответил позёр, развернулся, случайно плеснув вином прямо на грудь Молотку, и вернулся в клуб.

– Чёрт! – шёпотом выругался Молоток и стал отряхивать вино с груди.

– Обмочились, хлопчики! – воскликнул «афганец» и снова захохотал.

– Иди на хер, – сказал ему Молоток, и «афганцу» стало ещё смешнее, он уже сипел от смеха.

Мы вернулись к нашей стойке, уселись на табуретки. Я прислонил голову к стене, задрав берет на затылок и открыв мокрый лоб.

– Чего такое? – спрашивал Молоток. – Я не понял. Чего случилось-то?

– Ничего, – ответил я. – Ты же видишь, ничего не случилось.

– А чего этот, высокий, так с тобой разговаривал?

– Ничего, – снова повторил я. – Ничего особенного.

Молоток замолчал недовольно. Ему не понравились мои ответы. Он задумался, и было видно, насколько тяжело ему думать, не озвучивая свои мысли вслух.

Посетители клуба начали разъезжаться.

Я сидел у стойки, стараясь никого не видеть, ни о чём не думать, но мне отчего-то мнилось, что каждый выходящий иронично оглядывает меня. Это казалось невыносимым, но – ничего, выносил, терпел, курил…

Пачка пошла на убыль. Я уже не убирал её со стойки.

Та, что подходила ко мне – «…надо же, я не спросил её имя…», подумал я, – она тоже прошла мимо, не сказав ни слова, даже не кивнув головой. Взяла такси и уехала, не обернувшись. Я смотрел на неё из-за стекла, ждал зачем-то, что обернётся. Это было важно.

Молоток всё молчал, иногда внимательно глядя, как вытаскиваю новую сигарету, и сразу отворачиваясь, когда я прикуривал, – чтобы не смотреть мне в лицо.

«Афганец» ещё какое-то время стоял на ступенях, всё раскачивался, скаля иногда лицо в улыбке, потом махнул рукой в нашу сторону и, спотыкаясь, пошёл пешком.

Около пяти часов, посчитав выручку, выкатился Лев Борисыч и, не попрощавшись, уехал. Он, впрочем, никогда не прощается.

Презрительно цокая каблучками, вышла покурить Аля. Кривя некрасивое личико, глубоко затягивалась, стоя к нам вполоборота, чтобы я видел её и понимал то, как она относится ко мне. Следом выскочил Вадик, отчего-то повеселевший. Тоже закурил, за компанию с Алей. Он курит одну сигарету за ночь – вот в это время, в пять утра, на рассвете.

Какой сегодня кислый рассвет. Бодяга, а не рассвет.

Москвичи выходили почти последними. Я, лишённый эмоций, с пустой головой, ждал, что высокий опять остановится, скажет что-нибудь, но он, громко икая, разговаривал с водителем и прошёл мимо, словно меня больше не существовало.