Грех

Как водится, поначалу собравшиеся за спонтанным столом разговаривали меж собой все разом и одновременно, пытаясь захватить беседой всю компанию разом. Хотя какой, к чёрту, это был стол – мы выпивали, расположившись прямо на земле, примяв первую, еле слышную весеннюю травку. Рядом грузили состав с горючим, и было достаточно одного выстрела, чтобы вознести на воздух целую цистерну, а то и несколько цистерн, спалив заодно многих людей в камуфляже. Стрелять можно было откуда угодно, со всех четырёх сторон: иногда я тоскливо смотрел то налево, то направо, видя брошенные, с пустыми окнами, дома, – три дня назад вон из той трёхэтажки в нашу группу дал очередь юный чеченский пацан, я отчётливо его видел. Он ни в кого не попал, хотя мог бы.

Сорвав глотки, пытаясь перекричать и перешутить друг друга между первых пяти стаканов, мы немного сбавили обороты, и каждый стал разговаривать с ближайшим соседом – так куда удобнее: стрельнул огонька, а то и сигарету у того, кто рядом сидит, и сразу разговор завязывается, ненатужный, хриплый и мужской.

– А не страшно убивать, – сказал мне мой сосед, обросший серой бородой, глаза – непромытые, форма серая и даже, казалось, скользкая от пыли.

Я и не спрашивал его об этом, и разговоров таких не люблю, потому лишь еле кивнул головой, так, чтоб кивок мой понять можно было как угодно: если хочешь – говори дальше, я послушаю, но сам смолчу; или – ну да, не страшно, но зря ты об этом заговорил; или ещё как-нибудь.

– У нас первые двое погибли, едва мы прилетели. А просто сидели на броне и наехали на мину. Командира убило и Толяна. Меня Серёга зовут, Серый. Я за командира на первой же зачистке отомстил. Даже фамилию не спросил, ха.

Серый взял кусок мяса и долго жевал, иногда поглядывая на меня, и взгляд его хмельной означал: сейчас прожую и договорю. Хотя по лицу было видно: что дальше говорить, он и сам ещё не решил – просто захотелось, чтоб слушали его.

– А вон с Гландой случай был, – неожиданно громко заговорил Серый, указывая глазами на мужика напротив. – Мы стояли у блокпоста, и ему в сферу пуля воткнулась. Охереть, ха. На излёте была. Долетела ровно до Гланды, в сферу ткнула и к ногам упала. Гланда! Про тебя рассказываю!

– Сам ты Гланда, мудило, – неприветливо ответили ему, но Серый не обиделся, а захохотал.

– Выпьем? – предложил он мне, уже наливая; все действительно стали пить не разом в десяток глоток, а по двое, по трое – с теми, кто ближе сидит.

Мы выпили: налил он много, полстакана мне, а себе ещё больше. Я вдруг заметил, что Серый сильно, глубоко, грубо пьян: видимо, начал с самого утра, если не со вчерашней ночи. Здесь долго люди не пьянеют, хотя пьют жуткими мерами. А потом вдруг становятся даже не пьяными, а – с разрушенной головой, с чёрными руинами мозга. Потом это проходит, конечно.

– Первых своих я завалил ещё до армии. Ещё в России, когда пилили автомобильный заводик, – сказал мне Серый, и глаза его стали красными и сумасшедшими. – Даже не знаю, сколько их всего было. Я теперь стал считать: сколько у меня баб было и сколько трупов. Баб пока больше. Но здесь есть маза выправить дело…

Он пожевал ещё и, трудно сглотнув, добавил:

– А я не жалею – тех, кого до армии… Они бандюки были. И я был бандит. Только я выжил. Когда передел был, ты помнишь, а? Тебе сколько лет?

– Я помню.

– Помнишь, блядь. Ни хера ты не помнишь. Ох, как мы постреляли тогда. Не хуже, чем сейчас.

– Ты не был в…? – и я назвал свой сельский городок, с картофельными полями, заросшим прудом, берёзовыми рощами, грязью, колдобинами и крепким, широким асфальтом лишь возле местного завода, который поставлял детали для всероссийского автогиганта.

– Там? – Серый захохотал. – Я? – И он снова захохотал.

Вскоре наш завтрак на траве неожиданно распался, и тот, кого Серый назвал Гландой, увёл собров поговорить: вроде бы ему что-то передали по рации.

Я тихо жевал лук, заедая чесноком, – всё равно женщин здесь нет, а мужики пахнут так же.

Через полчаса неподалёку снова нарисовался Серый, неожиданно подобранный, но с опухшим лицом и будто бы тяжёлой головой, которую он с ненавистью нёс на себе.

Серый пристроился у бочки с дождевой водой и долго опускал в неё морду, наливал полный берет и надевал его на голову. Потом злобно тёр лицо мощными лапами, как будто хотел сорвать щёки и смыть глаза.

Я отвернулся, мне было неприятно.

Он подошёл ко мне сам.

– Я не был в этом городке. Никогда, – сказал он мне. – Понял?

Я снова кивнул и посмотрел на Серого внимательно.

Он вдруг широко улыбнулся, отчего щетина на лице, болезненно топорщась, расползлась в разные стороны, словно тяжёлой ногой наступили на ежа.

– Серьёзно не был, братишка.

«Хорошо, если так», – подумалось мне.

«Случайность – это божественная ирония, – по буквам выговаривал я настигшую меня мысль. – Но Господь всегда шутит со вкусом и с замыслом. А тут не разглядеть ни иронии, ни загадки».

Славчука убили через два года.