Грех боярышни, или Выйду замуж за иностранца

Баня в старинных палатах князей Мышацких славилась на всю Москву. Была она просторной и необыкновенно удобной, так что князь Иван Федорович, подобно древним римлянам, иногда даже принимал там своих близких друзей. Правда парились в ней отнюдь не по-римски, а вполне по-русски. Сейчас в бане были только Варя и Наталья Андреевна. Девок, что нагоняли пар и умело хлестали хозяек вениками, уже отпустили. Наталья Андреевна натягивала чулки и сорочку, рассуждая о пользе и мировом значении бань:

- Баня, детка, это то, что роднит нас с цивилизованными народами. Именно мы, а вовсе не просвещенные государства Европы, являемся наследниками древних греков и римлян с их термами. Франция - великая страна, французские кавалеры так галантны, так понимают истинное обхождение, не то, что наши. Но, Матерь Божья, на весь Париж всего три или четыре купальни! Когда король Людовик XIV целовал мне руку, на меня пахнуло издавна немытым телом. Фу, как вспомню, от Короля-Солнце воняло хуже, чем от какого-нибудь лапотного мужика, те-то каждую субботу перед церквой в баню ходят. Только в Италии понимают прелесть чистоты, но они там просто водичкой моются, а так как у нас, с парком да веничком - много здоровее!

Варя лежала на полатях и вполуха слушала рассуждения тетушки. Ей было лень шевелиться. Она наслаждалась ощущением чистоты и силы освеженного тела, лениво всматривалась в причудливые завитки еще не сошедшего пара.

- Варенька, вставай, ленивица, сколько можно валяться, вечером нам в ассамблею к Александру Даниловичу. Надобно причесаться и одеться.

- Вы идите, тетенька, я вас мигом догоню, только вот полежу еще чуток.

- Может, девок вернуть?

- Нет, никого не надо. Я сейчас уже одеваться буду.

- Ну, смотри, не задерживайся, - тетушка вышла. Варвара осталась одна, но лениво-мечтательное настроение уже таяло, исчезало, как исчезал пар из остывающей бани. Сильным движением она поднялась, встряхнула копной влажных волос, зажмурилась, потянулась всем телом, по-кошачьи изогнув спину. Открыла глаза, шагнула к рубашке и только тут поняла, что уже не одна. Он стоял в дверях, возникнув из ниоткуда, неслышно как призрак: ни половица не скрипнула, ни дверь не стукнула. Его голова, покрытая шляпой с пером, касалась низкого потолка баньки, из-под черного бархатного камзола выбивались кружева рубашки. Губы кривила ироническая усмешка, а серые глаза смотрели жадно, но в то же время холодно-оценивающе.

- Как вы попали сюда? Как вы посмели? - Варвара старалась говорить ровно, но голос ее чуть дрогнул.

Ее слова разбили молчание. Джеймс снял шляпу и отвесил ей низкий придворный поклон. Такой поклон перед обнаженной девушкой казался издевательством, но на самом деле был призван скрыть замешательство. Черт возьми, так она была еще прекраснее. Его взгляд скользил по потемневшим от влаги завиткам золотых волос, окутывавших белые округлые плечи, затем коснулся высокой и полной груди, тонкой талии, роскошных, несколько тяжеловатых бедер, длинных сильных ног. Именно сейчас в этой странной, шокирующей ситуации в ней было мало хрупкости и беззащитности, а сквозили вызов и темная, загадочная мощь. Она не кричала, не металась, не пыталась прикрыться одеждой, а стояла прямо и гордо, как воин перед противником. Невольно в его уме зазвучали древние библейские слова, которые так любил цитировать корабельный капеллан: "Кто эта блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце, грозная, как полки со знаменами?".

Он тряхнул головой, отгоняя наваждение, и подумал, что эта девушка, как и он сам, принадлежит к тем немногих людям, что способны спокойствием встретить опасность.

- Как попал сюда? Я этого хотел и добился. А как посмел? Моя леди, я многое могу, а еще больше смею.

- Если вас застанут здесь, это будет последнее, что вы посмели и смогли. Дружба с царем вас не спасет.

- Тогда почему вы не кричите? Ведь все так близко. Позовите, прибегут люди, и я не буду вам опасен.

- И что потом будут говорить обо мне? Я не собираюсь снова... Я не собираюсь гибнуть из-за вас, - слова, которые она проглотила были: "Я не собираюсь снова страдать из-за вас". Но пусть лучше у нее язык отсохнет, чем она позволит ему узнать, как больно ей было из-за него когда-то.

Он подошел вплотную, надвинулся: огромный, сильный. "Проклятый, проклятый! - думала она. - Сгинь! Пропади!" Так много горечи и обиды, столько сил, столько мук, чтобы выбросить его из памяти, прогнать из снов, перестать слышать его шаги в каждом скрипе ступеньки, а его голос в шелесте ветра. А он снова здесь, так близко, она чувствует его дыхание.

- Значит, вы не можете никого позвать. Вы целиком в моей власти!

- Когда вы уйдете отсюда, я найду способ отплатить вам за каждое слово, за каждое движение. Мне совсем не надо будет рассказывать, что произошло здесь, чтобы уничтожить вас.