Грех и святость русской истории

Спустя десятилетие, создавая «заметки о духовном своебразии России» и определяя в них основные черты русской литературы, в статье «И назовет меня всяк сущий в ней язык…» (1980) критик выделяет «всемирность» и «всечеловечность» – те качества, которые несут в себе произведения отечественной словесности, и в первую очередь произведения Достоевского. Здесь же он справедливо указывает на «Слово о законе и Благодати» как на первое произведение нашей литературы, где впервые выразилась русская идея всечеловечности. Исследователь вплотную подступает к выражению одной из важнейших черт соборности, воплотившейся в русской литературе и заложенной в корне этого слова, – духовному единению людей. В. Кожинов обращает внимание не только на стремление персонажей из произведений классиков русской словесности совершать свои поступки, как бы соотнося их со всем миром, но и на то, что от общего, единого по своей духовной природе мира герой может отпасть, отделиться. Например, Раскольников «отрезал себя, как ножницами» от всех убийством старухи-процентщицы и ее сестры. Так герой отпал от человеческого единства, и ему предстоит пройти долгий путь, прежде чем он вновь обретет эту важнейшую связь с людьми, которая и есть живое проявление соборности. (Здесь, на наш взгляд, важно отметить то, о чем не сказано у Кожинова: обретение утраченной связи с людьми идет прежде всего через обращение к Евангелию, через постижение Христовых заповедей.)

Продолжая анализировать творческое наследие Ф. Достоевского, В. Кожинов в своей работе «Достоевский и мировая литература» (1980) затрагивает проблему соотношения понятий «народ» и «личность» с понятиями «нация» и «индивид». Два последних, с его точки зрения, «несут в себе прежде всего смысл отграничения, выделения определенных феноменов – то есть имеют формальное и негативное значение (данный индивид и нация – это не то, что другие индивиды и нации)». А понятия «народ» и «личность» – позитивные, так как отражают не только и не столько отграниченность, обособленность, сколько «внутреннюю глубину, которая, отнюдь не исключая самобытности, несет в себе всеобщую ценность». В работе «И назовет меня всяк сущий в ней язык…» критик развивает эту мысль: «Личность ценна прежде всего не своей особенностью, своеобразием…, но богатством содержания и духовной высотой, которые имеют всечеловеческое значение. Точно так же в народе нравственное значение и ценность имеет… всеобщий, имеющий ценность для всех народов смысл бытия». И здесь же В. Кожинов утверждает, что подобная личностная «всеобщность» (чрезвычайно, на наш взгляд, сходная с соборностью), воплощена в художественном слове русских писателей: «Творчество Толстого, Достоевского или Лескова ясно свидетельствует о том, что их сознание было полнозвучным воплощением всей целостности(выделено мной. – Н.К.) своего народа…».

В осознании «всеобщей ценности» личности и народа нам видится приближение В. Кожинова к постижению понятия, названного русским религиозным философом Л. Карсавиным «соборная личность». Считая единой соборной личностью Церковь, Л. Карсавин утверждает, что одновременно она «должна быть множеством индивидуальных личностей». Но между Церковью и индивидуальными личностями находятся личности, объединяющие людей, «притом так, что они есть единства объединяемых ими индивидуумов». Философ называет подобные личности «соборными» или «симфоническими» и относит к ним поместные церкви. А государство понимается Карсавиным как «необходимая форма бытия для всякого соборного объекта». При этом основными нравственными положениями, «всеобщей ценностью» для личностей всех уровней становятся евангельские заветы.

В творческом наследии В. Кожинова понятие соборности впервые осмыслено в статье «Соборность лирики Тютчева». В ней исследователь утверждает, что в «поэзии Ф.И. Тютчева воплощено духовное состояние (и порожденное им творческое деяние), исстари определяемое словом «соборность». Наша задача состоит в том, чтобы понять: как, в каком ключе осмыслена и применена к лирике русского поэта категория соборности.