Грех у двери (Петербург)

Репенин удивлённо взглянул на жену. Красивая молодая женщина представлялась ему чем-то прелестно беззаботным и хрупким, вроде бабочки. И вдруг такое существо высказывает трезвое как будто суждение…

— Молодчина, ей-богу, молодчина!

И совсем по-товарищески он расцеловал Софи, не зная, как выразить иначе охватившее его чувство. Софи встала.

— Как у тебя здесь накурено, дышать нечем… Пойдём лучше ко мне.

Она взяла мужа за руки и потянула из кресла.

Репенин, подымаясь, стряхнул с вицмундира пепел и, обняв Софи, беспрекословно дал себя увести.

За дверью ожидали камердинер и выездной Софи с её меховой накидкой. Репенин незаметно отвёл руку, обнимавшую жену, и с деланной небрежностью засунул в боковой карман рейтуз. По старой холостой привычке он машинально повторил тот жест, который проделывал при случайной даме в кабинете ресторана, когда входил лакей. Поймав себя на этом, молодожён в замешательстве махнул прислуге: не провожать.

Они пошли наверх по величественной лестнице с базальтовыми колоннами. Софи стала оживлённо рассказывать, как днём каталась с восьмилетней Бесси, дочерью Репенина от первого брака.

— Это прямо упоительный ребёнок, Серёжа. Ведёт себя без англичанки, точно взрослая. А глазки, светлые, правдивые, как у тебя, так и сверкают: всё ей хочется знать. Обещай, Серёжа, — порывисто прижалась она к мужу, — что скоро и у меня будет свой ребёночек с твоими глазами…

Как большинство мужчин в подобных случаях, Репенин почувствовал себя неловко. Он отделался шутливым восклицанием:

— Дорогая, да ты сама ещё совсем дитя!

Но в глубине его сознания сразу зашевелилось, что так нехорошо: надо было иначе откликнуться. Стало и досадно на себя, и совестно: «Якоже бо жена от мужа, сице и муж женою», — сказано в Писании…

Софи ничего не ответила. Только ноздри дрогнули. Оба смолкли.

Несколько шагов они шли в раздумье. Репенин остановился: «А что, если ей не суждено вообще иметь детей? Бывает же…»

Он машинально привлёк к себе жену и бережно поцеловал.

Они стояли на главной площадке лестницы. Впереди была видна вся парадная анфилада приёмных и гостиных.

Репенин показал на них рукой:

— Послушай, Софи. В доме не только детские пелёнки… Раз мне командовать кавалергардами, первая забота графини Репениной — принимать у себя и веселить царей.

— Всю молодость в золотой клетке! — с оттенком горечи сказала Софи и вздохнула.

— Это вопрос чести, мне кажется! — вырвалось у Репенина.

Он опять почувствовал, что следует высказаться полней. Ему хотелось напомнить жене царские милости, которыми осыпаны были восемь поколений его предков; хотелось пояснить, что все жалованные поместья, алмазы и тысячи ревизских душ[8] — неоплатная фамильная задолженность перед престолом. Но трудно было сразу подыскать слова, чтобы всё это выразить. Он только подтвердил:

— Да, дело чести и совести.

— Я понимаю: не по холопству, a noblesse oblige[9], — уронила Софи с бессознательно надменной иронией княжны, ведущей род от Рюрика[10].

С неожиданным задором она звонко рассмеялась:

— Бедный приниженный гордец! Не завидую графине Репениной, сшитой по твоей мерке.

К ним навстречу вышла горничная.

— Раздень меня скорей, — сказала ей Софи. — Я прямо валюсь от усталости.

Репенин озадаченно поглядел ей вслед: какой во всякой женской голове сквозняк!

Сознание своего мужского превосходства его удовлетворило. Он потянулся, зевнул и благодушно прошёл к себе в уборную.

На следующее утро Репенин велел подать ордена, каску, свистнул собаку и пешком отправился на Дворцовую площадь, в Главный штаб.

Ждать приёма не пришлось. У самого подъезда он столкнулся с седеющим молодцеватым генералом, тем именно штабным начальством, которого касалось его дело.

Стремительно шагавший генерал восторженно уставился на премированного бульдога, сопровождавшего конногвардейца.

— Не кобель, а загляденье!

Он присел на корточки перед собакой.

— Рожа ты каторжная! А челюсти-то какие; вцепится — не оторвать небось.

И генерал одобрительно заржал оглушительным протяжным смелом.

Бульдог сперва отнёсся к шумливому незнакомцу подозрительно, поросился даже, не рвануть ли зубами красную подкладку генеральского пальто. Разобравшись, что это добряк и всё идёт по-хорошему, собака примирительно засопела и сочно лизнула генерала в бороду.

— Брысь!.. — ещё громче заржал обрадованный генерал. — Ты пса постереги, — приказал он швейцару, — а то смотри: в толчее как раз махнёт на двор душить голубей. — Вы ко мне? — осведомился он у Репенина и, подхватив его фамильярно под руку, повлёк через боковую дверь прямо в служебный кабинет.

— Сугубо рад вас видеть, граф, — приветливо сказал генерал, усаживаясь. — Ваш приход сегодня обозначает, видимо, похвальную готовность по старинке от службы не отказываться?

— Свыше желают, чтобы я повременил. Мне милостиво обещано вскоре лестное строевое назначение здесь, в Петербурге, — без обиняков заявил Репенин.

Генерал задумчиво почесал карандашом свою плешь и насупился.