Грех жаловаться. Книга притч с извлечениями из хроник

Оплечуеву завидно:

– Ври дальше.

Просить не надо:

– Куда ни придешь‚ гулевые тебе хлеба‚ напитки-наедки‚ гущеедное почерпание до сытости. Гусь‚ поди сюда! Пришел. Гусь‚ ложись на сковороду! Лег. В винном потоплении время проводили.

– А обидят в дороге?

– Нас обидь! У нас татарва на подхвате: Муса‚ Магмут‚ Юсуп – ханов человек‚ Сантагул и брат его Кудангул. Только мигни: в куль да в воду!

Выглянула из коровника дева в неглиже‚ высмотрела товар-галантерей‚ шевельнула на Матюшу бедром:

– Подари что ни есть.

А он:

– Пойди охолодей. Дарило уплыло. Осталось одно купило.

Она и ушла в обиде: лепёхи с пола сковыривать. Поглядел вослед‚ потом на барина‚ головой покачал:

– Что-то ты нынче несмеятелен. – И зашептал: – Имею. От сокрушения души. Две капли вовнутрь. Ко многим страданиям потребно – лучше лучшего!

Оплечуев вздохнул:

– Ступай на кухню. Пусть покормят.

Записал невторопях: "Змея скидывает кожу‚ чтобы не передержать на себе‚ и вот – кожа заново. Ящерка скидывает хвост‚ жизнь спасая от погони‚ но вот – хвост отрос. Блохе же скидывать нечего. Всякая потеря для нее губительна‚ и первый закон блошиного бытия таков: не посмотря в окно‚ не плюй. Милостивейшее расположение властителей блоха впитывает с восторгом‚ во всяком понуждении усматривая мудрость и благие намерения‚ ибо другой закон бытия: пресмыкание – ползание бескрылых..."

Матюша вошел в дом‚ углядел травные связки под потолком‚ унюхал дух можжевеловый‚ дух полынный‚ услыхал с кухни шумные воздыхания. Дверь приоткрыл‚ одну ногу занёс через порог‚ а про другую позабыл. Стояла пред ним девка ненарушенная‚ дурна и черна‚ а глаза в невозможную просинь‚ глаза – иссинь-цветки‚ каких в поле не найти, на платках не сыскать.

– Девка‚ – сказал со значением. – Пред тобой муж без жены и отец без детей. Знай у меня: ягоды берут‚ яблони трясут‚ девок ломают.

Повернула его за плечи и дверь затворила: воздыхания надлежали одному Оплечуеву‚ кавалер-майору‚ к прочим мужчинам касательства не имели.

– Девка‚ – занудил жалостливо. – Оголодавши... Нагостно и необувенно... Неужто перевелись нищих питатели и жаждущих напоители?

Сжалилась над захожим гостем‚ тарелку поставила‚ и Матюша припал к столу‚ как зверь к добыче. Рвал зубом пирог с кашей‚ выгребал щи хлебальной ложкой‚ подбирал куру в лапше‚ а Оплечуев сидел возле – интересовался:

– Не видал ты в своих хождениях – хоть где‚ хоть какой народ здравого пребывания‚ время проводящий в услаждении горьких чувств?

– Не‚ барин‚ не видал.

Помолчал‚ посутулился‚ снова озадачил:

– Не слыхал ты в своих хождениях – хоть где‚ хоть в какой земле о жизни неизбывной‚ без недугов неисцеленных?

– Этого не слыхал. А слыхал я‚ барин‚ что враг стал на поле‚ шатры расставил и границу обложил. А во главе всех – не весть царь‚ не весть король.

Оплечуев враз загорелся‚ как труба позвала:

– Сила сарацинская‚ сатанино воинство‚ тысячи несметных тысяч?! – И забегал по комнате в великом волнении: – Вынул‚ злодей‚ меч из влагалища‚ потряс его на Европу‚ ныне желает и нас похолопить?..

– Это уж так‚ – докончил Матюша. – Где ни прошел‚ многие пакости учинил: ни крестов на церквах‚ ни звону‚ и иконы пощипаны на лучину.

Поел‚ тарелку отодвинул:

– А больше всё.

– Как звать злодея? – строго спросил кавалер-майор.

– А есть он царь Киркоус. Король Маркобрюн. Процимбал Корсиканус.

– Афанасий!

Пришел Афанасий‚ домашний управитель.

– Чего надо?

– Верный оруженосец двора моего! Враг на подходе‚ нападатель и разоритель! Где сабля?

– Где‚ где. В клети.

– Вынуть‚ – повелел. – Вычистить и выточить.

Оруженосец только спросил:

– Седлать?

– Седлай.

И они поехали к гипербореям. В Затенье. На беседу молчания и души откровения. "Подступает пожар великого волнения‚ наглое утеснение с насильством..." – "Да не мутят тебя размышления твои. Покою без непокоя не бывать". – "Подвинуться ли на разлитие крови? Упрятаться в лесной земле? Как Господь на разум наставит?.." – "Всякому делу свой час, а безвременное начинание суетно и бездельно. Пойди‚ порази его..."

8

...на бугре‚ в кресле‚ перед командирской своей палаткой мумией костенел полководец‚ ужасный видом своим‚ и ждал терпеливо‚ когда же поменяет и это тело‚ годное лишь на выброс. Щека перекошена. Рука скрючена. Глаз пучится. И мычание изо рта – не разбери-поймешь.

Он скидывал их неоднократно‚ прежние свои тела‚ в веках и обличьях. Его протыкали копьем‚ дырявили пулей‚ морили в лютой темнице‚ курицу приправляли ядом‚ а он говорил со скукой: "Сколько можно?" и падал замертво. Это сначала раздражало – подстраиваться к новому телу‚ терпеть непривычные изгибы и капризы‚ привыкать к виду его и запаху. Одно из тел любило спать на камнях. Другое принимало ванну из молока кобылиц. Третье нежилось в пуховых перинах. Четвертое бегало с горы на гору‚ чтобы наросли мышцы. Был он хромым в веках‚ был одноглазым‚ плешивым и златокудрым‚ красавцем-гигантом и сморчком-пигмеем. В облике великого Александра – молодым и удачливым‚ блистательным и непобедимым – возжелал в гордыни‚ чтобы провозгласили его богом‚ а потому собрался народ и постановил: "Если тебе угодно быть богом‚ будь им..."