Грех

Стоял серенький день. Народу на улице было средне. Нинка сидела у окна и меланхолично глядела на улицу. Сергей валялся на тахте с книгою Достоевского. На комнатке лежала печать начинающегося запустения, тоски. Ни-ще-ты.

— Может, вернешься в Россию? — предложила вдруг Нинка.

Сергей отбросил книгу:

— Ненавидишь меня?

Хотя Нинка довольно долго отрицательно мотала головою, глаза ее были пусты.

Мимо окна, среди прохожих, мелькнула стайка монахинь.

Нинка слегка оживилась:

— Где ряса?

— На дне, в сумке. А зачем тебе?

— Платье сошью, — и Нинка полезла под тахту.

— Ну куда ты хочешь, чтоб я пошел работать?! Куда?! — взорвался вдруг, заорал, вскочил Сергей. — Я уже все тут оббегал! Ты ж запрещаешь обращаться к Отто!

Нинка обернулась:

— Бесполезно. Я у него уже была…

— Была? В каком это смысле?! — в голосе Сергея зазвучала угроза.

— Надоел ты мне страшно! — вздохнула Нинка и встряхнула рясу. — В каком хочешь — в таком и понимай…

Было скорее под утро, чем заполночь. Нинка выскользнула из такси, осторожно, беззвучно прикрыв дверцу, достала из сумочки ключ, вошла в комнату; разделась, нырнула под одеяло тихо, не зажигая света, но Сергей не спал: лежал недвижно, глядел в потолок и слезы текли по его лицу, заросшему щетиной.

— Ну что ты, дурачок! Что ты, глупенький! — принялась целовать Нинка сожителя, гладить, а он не реагировал и продолжал плакать. — Ну перестань! Я же тебя люблю. И все обязательно наладится.

— Я не верю тебе, — произнес он, наконец, и отстранился. — Никакая ты не ночная сиделка. Ты ходишь… ты ходишь на Риппер-бан!

— Господи, идиот какой! С чего ты взял-то?! — и Нинка впилась губами в губы идиота, обволокла его тело самыми нежными, самыми нестерпимыми ласками.

Сергей сдался, пошел за нею, и они любили друг друга так же почти, как в залитом африканским солнцем иерусалимском номере, разве что чувствовался в немом неистовстве горький привкус прощания.

Когда буря стихла, оставив их, лежащих на спинах, словно выброшенные на пляж жертвы кораблекрушения, Сергей сказал:

— Но если это правда… Я тебя… вот честное слово, Нина… Я тебя убью.

Сейчас они сидели в витринах друг против друга, на разных сторонах переулка: гимназисточка и монахиня. Землячка привалилась к наружной двери, готовая продать билет… И тут из правого проходца возник Сергей: пьяный, слегка покачиваясь.

Нинка увиделаего уже стоящим перед ее витриною, глядящим собачьим, жалостным взглядом, но не шелохнулась: как сидела, так и продолжала сидеть.

Землячка обратила внимание на странного прохожего:

— Эй, господин! Или заходи, или чеши дальше!

— Что? — очнулся Сергей. — Ах, да! извините, — и, опустив голову, побрел прочь.

Землячка выразительно крутанула указательным у виска.

— Зачем? — шептала Нинкав витрине. — Зачем ты поперся сюда, дурачок?..

Один ночной бар (двойная водка), другой, третий, и из этого, третьего, старая, страшненькая жрица любви без особого труда умыкает Сергея в вонючую гостиничку с почасовой оплатой…

На сей раз придерживать дверцу такси нужды не было: окна мягко светились, да и не мог Сергей Нинку не ждать.

Она замерла на мгновенье у двери, собираясь перед нелегким разговором, но, толкнув ее, любовника не обнаружила. Шагнула в глубь квартиры и тут услышала за спиною легкий лязг засова, обернулась: Сергей, не трезвый, а победивший отчасти и на время усилием воли власть алкоголя, глядел на нее, сжимая в руке тяжелый, безобразный пистолет системы Макарова.

— Где ты его взял? — спросила почему-то Нинка и Сергей почему-то ответил:

— Купил. По дешевке, у беглого прапора, у нашего. Похоже, нашими набит сейчас весь мир.

— Понятно, — сказала Нинка. — А я-то все думаю: куда деваются марочки? — и пошла на любовника.

— Ни с места! — крикнул тот и, когда она замерла, пояснил, извиняясь: — Если ты сделаешь еще шаг, я вынужден буду выстрелить. А я хотел перед смертью кое-что еще тебе сказать.

— Перед чьей смертью?

— Я же тебя предупреждал.

— Вон оно что! — протянула Нинка. — Ну хорошо, говори.

Сергей глядел Нинке прямо в глаза, ствол судорожно сжимаемого пистолета ходил ходуном.

— Ну, чего ж ты? Давай, помогу. Про то, как я тебя соблазнила, развратила, поссорила с Богом. Так, правда? Про то, как я затоптала в грязь чистую твою любовь. Про то, как сосуд мерзости, в который я превратила свое тело…

— Замолчи! — крикнул Сергей. — Замолчи, я выстрелю!

— А я разве мешаю?

Сергей заплакать был готов от собственного бессилия.

Нинка сказала очень презрительно:

— Все ж ты фавён, Сереженька. Вонючий фавён, — и пошла на него.

Тут он решился все-таки, нажал гашетку.

Жизненная сила была в Нинке необыкновенная: за какое-то мгновенье до того, как пуля впилась чуть выше ее локтя, Нинка глубоко пригнулась и бросилась вперед (потому-то и получилось в плечо, а не в живот, куда Сергей метил), резко дернула любовника за щиколотки. Он, падая, выстрелил еще, но уже неприцельно, а Нинка, собранная, как в вестерне, успела уловить полсекундочки, когда рука с пистолетом лежала на полу, и с размаха, коленкой, ударила, придавила кисть так, что владелец ее вскрикнул и «Макарова» поневоле выпустил.