Грехи Брежнева и Горбачева. Воспоминания личного охранника

Болдин так же громко ответил:

– Да ничего… Нет, не подписал.

Ответил разочарованно, но спокойно, как будто и предполагал, что так оно, вероятно, и будет.

Плеханов двинулся им навстречу, и они о чем-то беседовали.

Если бы Михаил Сергеевич хотел изменить создавшееся положение!

Ребята были у меня под рукой. В моем подчинении были резервный самолет «Ту-134» и вертолет. Технически – пара пустяков: взять их и в наручниках привезти в Москву. В столице бы заявились, и там еще можно было накрыть кого угодно. Было еще только 18-е… Что же Горбачев – не смекнул? Не знал исхода? Но как же тогда мы, охрана, могли догадаться?

Для меня, как начальника охраны, главный вопрос: угрожало ли что-нибудь в тот момент жизни президента, его личной безопасности? Смешно, хотя и грустно: ни об угрозе жизни, ни об аресте не могло быть и речи. Прощаясь, обменялись рукопожатиями. Делегация вышла от Горбачева хоть и расстроенная, но, в общем, спокойная: не получилось, и ладно, они этот исход предполагали. Что будет дальше, не знали ни Горбачев, ни те, кто к нему пожаловал.

О чем они там советовались после неудавшейся беседы – не знаю. Плеханов двинулся ко мне и завел в кабинет:

– Михаил Сергеевич продолжит отдых. Генералов остается начальником охраны на объекте, а вместо тебя… кого ты оставляешь?

Вошел Климов.

– Вот, Олег будет выполнять твои обязанности. А тебе – три минуты на сборы, полетишь с нами в Москву.

Я – работник КГБ. Генерал КГБ. Там, в КГБ, я получал зарплату, много лет назад там, в КГБ, я давал присягу и этой могущественной организации был всецело подчинен. Более того, именно Плеханов непосредственно ввел меня в кабинет Горбачева, и он же своей властью отстраняет меня от работы.

Разговоры о том, чтобы вывести охрану Президента СССР из-под крыши КГБ, велись давно Александр Николаевич Яковлев убеждал в этом Горбачева Во всех цивилизованных странах охрана подчинена президенту. Мы, охрана, и я в том Числе, были «за» А Плеханов – против.

– Президента станет охранять только его личная охрана, – говорил он Горбачеву, – а так этим занимается весь КГБ.

Теперь с моей стороны речь шла об элементарной воинской дисциплине.

– Это приказ? – спросил я.

– Да! – ответил Плеханов.

– Вы меня отстраняете? За что?

– Все делается по согласованию.

– Давайте письменный приказ, иначе не полечу. Дело серьезное, вы завтра откажетесь, а я как буду выглядеть?

Плеханов взял лист бумаги, ручку, сел писать.

– У меня вещи на пляже, – сказал я.

– Пришлют. Три минуты на все.

Я собирал то, что было под рукой, а он писал приказ. Вошел Болдин:

– Поехали!

Плеханов:

– Сейчас. Один момент.

Он протянул мне письменный приказ.

– На, ознакомься.

Арест – не арест? Оружие не отобрали. Я достал из сейфа пистолет и подвесил его на ремне. У выхода из дома увидел доктора.

– Не поминайте лихом. Будьте здоровы.

Конечно, мои начальники хорошо понимали, что оставить меня на даче нельзя, на сговор с ними я бы никогда не пошел, продолжал бы служить президенту верой и правдой, как это было всегда. Это значит, что я обязательно организовал бы отправку Михаила Сергеевича в Москву, не говоря уж о налаживании связи со всем миром, повторяю, и экипажи дежурных самолета и вертолета, и все наличные силы на территории дачи подчинялись мне.

Могу поставить себе в достоинство: мои шефы, зная меня хорошо, даже не пытались войти со мной в сговор.

Выехали на трех «Волгах». По дороге ни с кем не обмолвился ни словом.

В Бельбеке подошел ко мне Шенин:

– Чего такой грустный-то?

– А чему радоваться? Вас никогда не арестовывали?

Он заулыбался:

– Да брось ты.

Я отошел в сторону, один – ото всех. Состояние идиотское. Душила обида. Меня подставили, предали. Все делали за моей спиной и ничего мне не объяснили. Компания прибывших держалась вместе, по-прежнему беседовала спокойно, во всяком случае внешне. Теперь ко мне подошел Бакланов, и разговор повторился почти дословно.

– Чего грустишь-то?

– А чему радоваться?

– Да мне тоже, знаешь, неприятно… – сказал он неожиданно вполне по-человечески.

В аэропорту пробыли минут пятнадцать. Варенников остался, а остальные четверо сели в самолет.

Начальник местной «девятки» мое положение знал. Другой бы на его месте не подошел, а Толстой предложил: «Давайте помогу». – «Давай, давай, полковник, помоги последний раз». Он взял мой чемоданчик и занес в самолет. Что-то успокаивающее говорил мне, я что-то отвечал – не помню. Он пожелал мне: «Ну, счастливого пути», и ушел. Я сел в самолет, в отдельную кабину, и уставился в иллюминатор.

Приземлились под Москвой, на Чкаловском аэродроме. Все отправились в Кремль, и мне Шенин предложил: «Садись, поехали». Но в Кремле я оказался не у дел.

– Поезжай. Будь дома, – сказал Плеханов.

Отправился на служебную дачу в Заречье. Там встретила меня Елена Федоровна, Данина мать, и я сказал ей, что отозван с работы.