Грехи дома Борджа

Донна Лукреция предложила мои услуги лекарям, утверждая, что я обладаю знаниями и проявляю решительность в ситуациях, при каких другие пасуют. Она еще не все знает, думала я, скромно склоняя голову в присутствии облаченных в черное лекарей. Они напоминали мне галок, ворующих побрякушки. Однажды утром, когда я сняла повязки с Джулио, чтобы лекари могли осмотреть, как идет заживление, сир Андреа, старший из двух лекарей, прибывших из Мантуи, заявил, что хочет попробовать для правого глаза один способ лечения во Флоренции, и тут же отправил меня на рынок рядом с собором купить пару белых голубей. Джулио, слегка опьянев от макового сока, которым я напоила его перед тем, как снять повязки, шепотом попросил меня поставить свечку за него святой Лючии и обратиться к ней с просьбой благословить старания лекаря. При этом он улыбнулся с милым озорством.

– Если ты считаешь, что она обратит внимание на мои мольбы, – заметила я.

– Надеюсь, она расположена ко мне. Я вижу тебя. Этим глазом. – Он указал на левый глаз, держа палец на приличном расстоянии от рваного и грубо заштопанного пореза, очертившего глазницу, но чудесным образом не задевшего сам глаз.

– Что вы видите? – всполошился сир Андреа, приоткрывая оконную ставню.

– Ангела в нимбе света.

Сир Андреа перекрестился, а Джулио захохотал. От этого смеха у меня на глаза навернулись слезы, уж очень давно он не звучал.

– Не беспокойтесь, лекарь, я не умираю. Просто так падает свет на волосы монны Виоланты. Он творит что-то необычное. Я словно гляжу на нее сквозь призму. Мир, в котором мы живем, полон чудес.

Я быстро ушла, боясь расплакаться. Мне казалось, что он сам чудо с его стойким и всепрощающим характером. Пока мы с рабыней пробирались сквозь толпу на рынке – она действовала корзиной, а я локтями, – меня разобрала злость, отчасти я злилась из-за Джулио, отчасти на него самого: как это может быть, что он не обрушился с сетованиями на Анджелу, не поклялся отомстить Ипполито и даже на жестокость судьбы не жалуется.

– С подобным настроем лучше бы пошел в монахи, – бормотала я, выбираясь из толпы к прилавку, где продавалась лучшая птица.

Торговец устроился недалеко от главного входа в собор и гордо выставил гербы рода Эсте и епархии на маленьких флажках, что развевались над рядами упитанных, связанных птиц.

– Вы о ком? – весело спросил мужской голос у моего уха.

Я не могла допустить фамильярности. С неба начал сыпать мелкий серый дождик, что отнюдь не улучшило моего настроения. Вместо ответа я сделала шаг назад, специально наступив на ногу любопытного. Он зашипел от боли, а я сосредоточилась на том, чтобы обогнать толстуху в высоком тюрбане, нацелившуюся на последнюю пару голубей.

Отослав рабыню в замок вместе с покупками, я отправилась в собор, чтобы выполнить просьбу Джулио. Купила свечку в лавке боковой часовни, откуда моя Мадонна Чужаков смотрела не мигая на священников и служек, деревенских монахинь, торговцев и покупателей, девушек, украдкой бросавших из-под вуалей взгляды на юношей, несмотря на присутствие дуэний. Джулио дал мне золотой скудо, чтобы заплатить за молитвы, поэтому я решила, что могу себе позволить и вторую свечу за Катеринеллу. Я зажгла два маленьких огонька и прибавила их к скопищу бойко горящих и чадящих огарков перед алтарем, затем прислонилась к одной из колонн, ограждавших часовню, и позволила мыслям унестись туда, куда им вздумается. Я размышляла о Джулио, о невоспетой мужественности Ферранте, об обаянии Ипполито и неприветливом, скрытном герцоге и о том, каково ему теперь, когда за один год он лишился отца, сына и преданности своих братьев. Я подумала о собственных братьях, прежде чем отогнала воспоминание о последней встрече с Эли, бушевавшем среди оборванных плетей глицинии в нашем дворе. И, естественно, переключилась на брата донны Лукреции, Чезаре, которого невозможно было представить в тюремной камере, и нашего сына. Вероятно, я его даже не узнаю, если когда-нибудь увижу.

– Добрый день, госпожа. – Я увидела Гидеона д\'Арзента, распрямляющегося после поклона.

– Сир д\'Арзента. Что вы здесь делаете?

– Молюсь за свою ногу, – ответил он с печальной улыбкой. – Мне ее отдавили возле прилавка с птицей. Боюсь, не сломана ли.

– Так вам и надо, – резко бросила я. – Нечего заговаривать с дамой, пока не представились должным образом.

– Вы правы, у меня ужасные манеры. Сестра неустанно твердит об этом. Прошу вас, простите. – Он опустил на пол корзинку с овощами, поверх которых лежал связанный гусь лапками кверху и яростно хлопал крыльями.

– Как продвигается работа? Надеюсь, вы освоились на новом месте и теперь чувствуете себя как дома?

Он пожал плечами.

– Одно можно сказать про евреев – они везде чужие, поэтому весь мир для них дом.

Гусь громко возмутился, вызвав сердитый взгляд священника, суетящегося возле алтаря черной мадонны.

– Пожалуй, нам следует выйти, – произнес Гидеон, – а то мой гусь меня выдаст, как бы хорошо я ни прятал звезду.

– Похоже, вы готовитесь к большому застолью.

– Это же ханука. Забыли?

В этот праздник мне позволялось не ложиться допоздна. Я помогала матери, а потом Мариам зажигать свечи. Мы с Мариам всегда говорили об одном и том же. Я смотрела, как она макает сладкий сыр в тесто, готовя пышки, и спрашивала, почему мы всегда едим сыр на хануку.

– В память о том, как Юдифь обманула Олоферна.

– А почему она его обманула?

– Потому что она была женщина храбрая и выполнила свой долг.

Я покачала головой, но не смела взглянуть Гидеону в лицо. Наверное, он понял, что я солгала.

– Почему бы вам не присоединиться к нашему празднику? – предложил Гидеон. – Приходите в дом, где я остановился, сегодня вечером на зажигание свечей. И ужин, разумеется, – добавил он, махнув возмущенным гусем, – если ваш муж позволит.

Мы стояли под козырьком западных дверей собора, откуда можно было увидеть Торре-Маркесана и дорожку, соединяющую ее с Торре-Леоне, а также апельсиновый сад герцогини Элеоноры, где из-за дождя чадили жаровни.

– Я должна ухаживать за доном Джулио.

– Даже вечером? Неужели он так болен? В городе говорят, что он выживет.

– О да, он будет жить, по крайней мере, телом. Хотя свет погас в его сердце, как в глазах. Он милейший человек, лучше всех, и как она может так с ним обращаться? Видимо, не знает, как ей повезло.

– Мне ясно, что он вам по душе. Надеюсь, ваш муж не ревнует.

– Забудьте все, что я сказала. Это дела семейные. И почему, – удивилась я, прислушавшись к голосу рассудка, – вы твердите о моем муже? С чего вы решили, что я замужем?

Гидеон прокашлялся и внезапно заинтересовался овощами в корзине.

– Просто предположил… Я хочу сказать, у вас вид замужней женщины.

– Так вот, я не замужем.

– Но хотели бы выйти замуж. У вас ведь кто-нибудь есть?

– Никого, уверяю вас, сир д\'Арзента.

– Значит, договорились. Я буду ждать вас у ворот Сан-Романо на закате.

– Не обещаю. Придется отпрашиваться у донны Лукреции.

Даже надеяться нечего, что она разрешит мне пойти на еврейский праздник. И все же, торопливо пересекая площадь с опущенной из-за дождя головой, я уже придумывала, как мне вечером удрать из замка.