Грехи дома Борджа

Великий пост проходил для нас особенно трудно, поскольку герцог Эрколе отказывался пустить в ход приданое мадонны. Несколько ее музыкантов-испанцев были вынуждены вернуться в Рим, когда у нее закончились деньги на их содержание, хотя певцы вроде бы даже были рады уехать, говоря, что болотный воздух портит их голоса. За ними поневоле последовали и другие – личный ювелир, свечных дел мастер и различные слуги. Вероятно, мадонна надеялась, что Святой Отец, увидев, как его дочери приходится уменьшать расходы, пригрозит старому герцогу отлучением от церкви, если тот не снимет замки с сундуков. В общем, она продолжала храбро улыбаться, всех очаровывать и со всем соглашаться в новой обстановке, а если и плакала по ночам, мы этого не знали, потому что каждую ночь она проводила с доном Альфонсо. Как молодожены, они получили разрешение понтифика исключить воздержание из Великого поста.

Мы проводили дни, посещая мессы и сестру Осанну в ее новой обители – монастыре Святой Екатерины.

– Полагаю, сестре Осанне будет приятно видеть знакомое лицо на новом месте, – заметила донна Изабелла, увязавшаяся с нами в одно из таких посещений. – Разумеется, для всей Мантуи большая честь, что ваше высочество проявляет к ней интерес, но я всегда сомневалась, что она легко перенесет путешествие.

– Мне показалось, что всю дорогу сюда она не проявляла беспокойства, – произнесла донна Лукреция, пока мы ждали, добравшись до монастыря, когда откроют дверцу нашей кареты. – А ты как думаешь, Виоланта?

Меня в очередной раз выбрали сопровождать мадонну во время визита ради моего христианского просвещения, а также чтобы присматривать за Фонси, которого она теперь возила повсюду с собой.

– Несомненно, она разделяла наше общее настроение, мадонна.

Донна Лукреция натянуто, но благодарно улыбнулась. Бледная, с похудевшим лицом, она стала так похожа на Чезаре, что я с трудом могла смотреть на нее. На мое везенье, ситуация требовала, чтобы я почти постоянно ходила потупившись. Случалось, на время я забывала о Чезаре, но так забывают об окружающей природе, когда она тут же напоминает о себе изумительной паутиной, мохнатой от инея, или резким одиноким лаем лисицы в ночной тьме.

– Все равно, – возразила донна Изабелла, сунув в рот засахаренный листочек мяты, – у меня создалось впечатление, будто она только собралась пророчествовать, как сильный ветер ей помешал. Я бы посоветовала не тревожить ее, если бы меня спросили.

Блеск в глазах донны Лукреции ясно дал понять, что она, как и я, полагала, что донна Изабелла выскажется при любых обстоятельствах, не дожидаясь, когда спросят ее мнения.

– Я знаю, сейчас пост, – продолжила донна Изабелла, нащупывая пухлыми пальцами второй листок мяты в золотой эмалевой коробочке, висевшей у нее на поясе, – но я никак не могу отбить привкус щуки, что нам подавали днем. Уверена, рыба была несвежей. Придется вам, дорогая, взять твердой рукой бразды правления над здешней кухней. Слишком долго этим домом занимались одни мужчины.

– Вам бы пожевать кардамона, Изабелла. Он лучше освежает дыхание, чем мята, к тому же его не нужно засахаривать для хранения.

Мальчишка, помощник кучера, установил рядом с дверцей кареты ступень, и я спустила Фонси на землю, чтобы он облегчился, и уже потом занялась донной Лукрецией – помогла ей выйти из кареты, а Катеринелла поправила шлейф ее платья. Уже две или три недели, как у мадонны пропал аппетит и она казалась слабой. Она объясняла это простудой, вызванной сменой времен года, но мы не сомневались, что она беременна. Дон Альфонсо ведь не пропускал ни одной ночи в ее спальне, и, как выразилась Анджела с ноткой зависти в голосе, они явно проводили время не за игрой в карты. Делались ставки, а мы, дамы, считали дни до следующих месячных мадонны так же тщательно, как считают те, у кого есть любовники, но нет мужей.

Послушница привела нас в гостиную, разделенную кованой железной перегородкой, по одну сторону которой стояли мягкие стулья. Тут же был приготовлен кувшин с вином и тарелка с пресными овсяными лепешками в руках у Катеринеллы, чья способность часами выстаивать не шевелясь продолжала меня изумлять. Анджела пояснила, что это в крови у всех африканцев – так они маскируются от львов и слонов в джунглях. Донна Изабелла, видимо, тоже восхищалась Катеринеллой, и я часто замечала, как она дотрагивалась до рабыни: потреплет ее то за щеку, то за руку, словно пытаясь заставить двигаться. По другую сторону решетки сестра Осанна сидела на табуретке и пила водичку из глиняного кувшина, чтобы перебить голод поста. Компанию ей составляла сестра Лючия Нарнийская, тоже отмеченная стигматами. Ее, как и Осанну, переманил из Витербо герцог Эрколе, пообещав этот великолепный новый монастырь.

– Вид у нее изможденный, – сказала донна Изабелла.

Я решила, что она говорит о донне Лукреции, и поразилась ее прямолинейности, но потом увидела, что донна Изабелла разглядывает сквозь перегородку сестру Осанну.

– А раны воспалены? Ты не видишь, Лукреция? – Донна Изабелла повернула голову, и нитка жемчуга на шее исчезла в пухлой складке. – Во всяком случае, повязки вроде бы чистые. Я так и думала. Сестра Лючия завела безукоризненный порядок. Каждую ночь самолично подметает церковь, если только не впадает в транс. Правда, сестра? – Она повысила голос, чтобы ее услышали за перегородкой, но получилось так, будто она говорит с недоумком.

Волосы у меня встали дыбом, а по спине побежали мурашки. Я не сомневалась, что сестра Лючия каким-то образом заглянула мне в душу и оставила там образ Мариам, подметавшей наш дом накануне шабата. Я тогда подрезала фитили меноры, поглядывая одним глазом за окно, где должна была появиться вечерняя звезда в ознаменование начала нашего святого дня.

Донна Изабелла, чьи пухлые пальцы вновь потянулись к коробочке с мятными листьями, передумала и направила руку к овсяному печенью, когда сестра Осанна, пригвоздив донну Лукрецию неподвижным взглядом, произнесла громко и бесстрастно:

– Следи за основанием, дочь. Там может вспыхнуть пожар. Не давай огню дышать.

Я испугалась, как отреагирует мадонна в своем теперешнем состоянии, но она лишь нахмурилась, словно ей загадали загадку, на которую она не знала ответа.

– Вероятно, эти слова предназначены мне, – с надеждой промолвила донна Изабелла, плюясь крошками, привлекшими внимание песика, сидевшего у меня на коленях.

Но сестра Осанна вряд ли замечала ее присутствие. Глаза монахини совсем провалились в глазницы и походили на два омута блестящей воды.

На щеках донны Лукреции вспыхнули два лихорадочных пятна, а глаза гневно сверкнули.

– Думаю, нет, – возразила она, – сестра Осанна уже предсказывала мне будущее в Риме. – Она тщательно подбирала слова, но стоило ей потерять самообладание, она бы высказала то, что хотела скрыть.

Донна Изабелла вопросительно выгнула брови, и тогда я решилась вставить слово, не думая о последствиях:

– Она заверила мою госпожу, что ее брак с доном Альфонсо будет счастливым и плодотворным, мадонна. – Ну вот я и высказалась, а там будь что будет, зато любопытная сцена, которую я наблюдала между Чезаре и сестрой Осанной в Риме, осталась в тайне. Я, конечно, понятия не имела, что означали те слова, но догадывалась, что ему не понравится, если об этом станут судачить во всех банях, банкетных залах и салонах модного общества Венето.

Ожидая, что донна Лукреция сделает мне выговор за дерзость, и не дождавшись этого, донна Изабелла еще выше вздернула брови и заявила, презрительно усмехнувшись:

– Вряд ли это можно назвать предсказанием.

– Учитывая неприятие нашего брака вашим семейством, я бы назвала это чуть ли не чудом, – парировала донна Лукреция.

– Все равно я удивлена, что вы позволяете своим дамам столько вольности. Тебе не следовало говорить за свою госпожу, девушка.

– Мы с монной Виолантой придерживаемся одного мнения как по данному вопросу, так и по многим другим. – Донна Лукреция перевела на меня теплый взгляд больших серых глаз, и мне показалось, будто в длинную темную комнату проник дневной свет. Разумеется, она с самого начала все поняла про Чезаре и меня. Да и как могло быть иначе? И если она ни о чем не говорила, то потому, что в словах не было необходимости.

Той ночью донна Лукреция спала одна, хотя поужинала, как обычно, с доном Альфонсо. Дамы много рассуждали, под каким предлогом она отказала мужу и пришлось ли ей солгать или нет. Конечно, сказала Элизабетта Сенесе, он улыбался, отдавая приказ факельщику сопровождать его в город.

Глубокой ночью я проснулась, думая, что меня разбудили колокола городских монастырей, созывавших к утренней молитве. Вскоре моих ушей достиг душераздирающий женский плач. Паризина, решила я, замерев. Я не осмеливалась разбудить Анджелу из страха, что если пошевелюсь, то Паризина услышит и явится ко мне, укачивая на руках рыдающую голову. Не знаю, долго ли я прислушивалась, оцепенев, как труп, под своим одеялом, прежде чем природа заставила меня глубоко вдохнуть. С дыханием ко мне вернулось благоразумие. Плач доносился со стороны туалетной комнаты донны Лукреции, от которой нашу с Анджелой спальню отделяли лишь двойные двери.

Я завернулась в халат, зажгла свечу от тлеющих угольков в камине и отправилась к госпоже. Она сидела за столиком, где обычно хранила косметику и духи, но сейчас все это валялось на полу. Стеклянные флаконы с выпавшими пробками источали ароматы розы, лаванды, бергамота и гвоздичного масла. Мраморные плиты были засыпаны пудрой и кошенилью. Она подпирала голову руками, а между ее локтями стояла маленькая шкатулка, украшенная золотой филигранью и обитая внутри бархатом – видимо, прежде там хранилось какое-то украшение. Мадонна так внимательно всматривалась в шкатулку, что я подумала, не потеряла ли она украшение.

– Мадонна?

Донна Лукреция не удивилась, увидев меня.

– Мне приснился сон, – сказала она, поворачивая ко мне мокрое, зареванное лицо. – Про Уго и Паризину.

Зубы ее стучали, слова едва протискивались сквозь сжатые холодом челюсти. Я сняла халат и накинула ей на плечи.

– Когда я услышала ваш плач, то подумала, что это призрак Паризины. – Я смущенно улыбнулась, но она ничего не заметила.

– Я не могу сделать этого, Виоланта. Думала, что смогу, но нет. – Снова уронив голову на руки, донна Лукреция вцепилась в волосы и зарыдала, роняя слезы в пустую шкатулку. – За мной повсюду следят. Знаешь, почему я сижу здесь? Потому что заметила в потолке спальни неплотно пригнанную панель.

– Полагаю, потолок давно не ремонтировали, мадонна.

– А что там находится над моей спальней? – воскликнула она. – Крыша. Где у моего мужа стоят линзы, чтобы разглядывать звезды. Во всяком случае, я так думаю.

Она вытерла нос тыльной стороной ладони. Я начала поднимать с пола баночки и бутылочки, чтобы как-то согреться. Но когда я попыталась передвинуть шкатулку, мадонна яростно вцепилась в нее и прижала к груди, хотя там не было ничего более ценного, чем ее слезы. Я удивилась, почему она так боится, что ее увидят с этой шкатулкой, и в то же время не хочет с ней расставаться. Вероятно, там когда-то хранился подарок дона Альфонсо?

– Как по-твоему, что имела в виду сестра Осанна сегодня днем? – строго спросила она.

– Не знаю, мадонна. Возможно, что вы должны постараться построить свой брак на твердой основе.

– Боюсь, там скрыт более простой и в то же время более тонкий смысл, – произнесла донна Лукреция, вглядываясь в темноту, куда не проникали отблески наших свечей. Защелкнув крышку шкатулки, она повернулась ко мне с решительным видом. – И если я права, значит, и она права. Я должна всегда чтить основание. Именно оно… оно… Виоланта… – Прижимая шкатулку к груди одной рукой, она потянулась ко мне второй и схватила за рукав ночной рубашки. – Что бы ни случилось со мной в будущем, мы должны помнить, что под всем этим новым убранством, превосходной мебелью, музыкой и всем прочим в темнице сидят те двое возлюбленных.

Я содрогнулась.

– Нет, нет, нет, я имела в виду иное. Не призраков. Любовь. Силу любви. Понимаешь?

Я кивнула, хотя ничего не поняла. Оглядываясь теперь назад, я вряд ли могу похвалить себя за неведение, впрочем, трудно представить, как бы я поступила, если бы знала все. Голова раскалывалась от холода и удивления. Я хотела лишь одного – закончить этот разговор, забраться в кровать к Анджеле и согреть ступни между ее гладкими икрами.

– Позвольте, я помогу вам лечь в постель, мадонна.

– Ладно, только задуй свечи, а то вдруг он приказал за мной следить.

– Я возьму ее? Куда поставить? – Я положила руку на шкатулку, но мадонна лишь крепче вцепилась в нее.

– Все в порядке, я сама. Знаешь, Виоланта…

– Да, мадонна?

– Если со мной что-нибудь случится, ты непременно должна отдать ее Чезаре. Он поймет почему. – Она помолчала, шевеля губами, словно не зная, продолжать ли говорить или нет. – Вся моя жизнь в этой маленькой шкатулке, – наконец добавила она и зевнула, словно последние слова забрали у нее остаток сил.

Я задула свечи, как она настаивала, и повела ее в спальню, натыкаясь на дверные косяки, стулья и углы столов. Комната под покровом темноты будто полностью изменилась.

Внезапно мадонна отпустила мою руку и произнесла:

– Отсюда меня поведет Катеринелла. Она лучше видит в темноте.

Только тогда я почувствовала присутствие рабыни – услышала ее ровное дыхание, увидела белки глаз, отражавшие непонятно какой источник света, пока она бесшумно шла босыми ногами по комнате, уверенно передвигаясь, словно кошка.

Не сумев даже отыскать свечку, оставленную в туалетной, я кое-как вернулась к себе, но не стала забираться в кровать Анджелы – не хотела ее будить и рассказывать о разговоре с донной Лукрецией. Вместо этого я лежала дрожа и думала, не пала ли она жертвой какого-то душевного заболевания, но еще больше меня пугала мысль, что донна Лукреция здорова. Я никому не рассказала о ночном происшествии, а когда утром мы отправились одевать госпожу, и позже, за вином с горячей водой и свежими белыми булочками, обсуждая грядущий день, мы обе вели себя так, словно ничего не случилось.