Грехи дома Борджа

Через неделю из Мантуи приехала донна Изабелла, ввергнув наш дом в хаос, сравнимый с подготовкой к карнавалу. Донна Изабелла со своей свитой заняла покои герцога Эрколе в старом дворце, сам герцог переехал в комнаты дона Альфонсо, а тот перебрался в охотничий домик в Барко, принадлежащий Ипполито, который находился в Риме. Вместе с Чезаре, наверное.

Если не считать старую испанскую дуэнью, приставленную к донне Изабелле еще в детстве, проведенном в замке Эстенсе, никто из челяди, привезенной из Мантуи, не знал, где что находится. Слуги постоянно терялись. Если донна Изабелла просила горячей воды, то та успевала остыть за то время, пока исполняли поручение. Если просила засахаренных лимонов, то скорее всего получала писчую бумагу, принесенную какой-нибудь ошалевшей горничной, опасавшейся вернуться с пустыми руками. Никто не замечал моих скрытных отлучек к бане, чтобы встретиться с Эрколе Строцци под иудиным деревом.

Что бы там ни писал Бембо в своих письмах мадонне, она, видимо, оставалась довольна. Я еще ни разу не видела ее такой веселой, по-девчоночьи юной, хотя Анджела утверждала, что наконец она стала собой после возвращения из добровольной ссылки в Непи и обручения с доном Альфонсо. Ее энергия казалась неистощимой. В этом году донна Лукреция не только наблюдала с балкона над дворцовыми воротами за Битвой Яиц, но сама спустилась в толпу, в плаще и маске, и присоединилась к веселью. У нее появилась привычка рано вставать и отправляться на охоту с мужчинами, выезжать верхом среди своих гончих и сокольничих, когда утренний туман еще цеплялся за деревья и воздух благоухал ароматами. Каждый вечер мадонна придумывала развлечения для донны Изабеллы. Устраивала испанские танцы с кастаньетами и тамбуринами, в которых она и Анджела являлись главными исполнителями: они встряхивали длинными распущенными волосами и отбивали дробь каблучками не хуже цыганок.

Донне Изабелле хватало живости лишь на то, чтобы быть зрителем всех этих событий. Верхом она ездила неважно, да и для танцев была тяжеловата. И даже если герцогиня Феррары не возражала, когда в ее плащ летели яйца, а сапожки из тонкой замши оказывались заляпаны грязью и конским навозом, маркизе Мантуи следовало помнить о своей чести. Я составляла ей компанию, когда она не проводила время с отцом и не наносила визитов в дома своих феррарских друзей. Она бесконечно говорила о помолвке своего сына Федериго с дочерью Чезаре, Луизой. Хотя, наверное, опасалась, что после успехов в Сенигаллии у Чезаре могут возникнуть иные мысли по поводу Луизы. Не знаю, догадывалась ли она, что он отец и моего ребенка. С донной Изабеллой было непросто: выделить главное из ее потока речи – все равно что искать брод в бурной реке. Она могла рассуждать о балансе сил Испании и Франции, в следующую секунду переключиться на аллегорию в живописи и тут же прочитать мне наставление, как лучше поставить себя в доме сира Таддео после замужества, заодно поговорить о последней миланской моде – и все это не переводя дыхания.

Утром, когда я сопровождала донну Изабеллу на прогулке в розарии, высаженном еще ее матерью, а теперь переданным заботам донны Лукреции, она прервала на середине свою тираду о тле, чтобы узнать у меня, что случилось с черной рабыней.

– Какой черной рабыней? – спросила я, хотя поняла, о ком речь.

– Той самой, разумеется, что твоя хозяйка привезла из Рима. Не могла же она продать ее или обменять на эту. – Она махнула рукой за спину, где плелась с целым ворохом ковриков костлявая желтолицая далматинка. – Однажды Лукреция призналась мне, что очень привязана к девушке. Кажется, это был подарок ее последнего мужа.

А я об этом раньше не знала.

– Увы, она умерла, – ответила я, надеясь, что донна Изабелла не станет расспрашивать подробности.

– Какая жалость. У нее была удивительная внешность, такой густой, сияющий черный цвет. Я собиралась просить Лукрецию, чтобы она одолжила мне девчонку позировать для образа служанки в «Юдифи с головой Олоферна», которую я заказала у Скварчоне [36] .

– Мне очень жаль, мадонна. – Ее голос пронзил мне голову, как проволокой, от уха до уха. Захотелось спросить, какая разница, в чем ты видишь различие между еврейкой и чернокожей? Что это за ложная иерархия, по которой ты считаешь Юдифь равной себе, великой женщиной, с собачками, рабынями и головой возлюбленного в шелковой сумочке?

– Неважно. Подобное случается очень часто. На вид все они крепкие, а потом вдруг погибают от пустякового насморка. Все это доказывает, что мы высшая раса. А теперь скажи, кто в этом году победит в Баталии?

– Мадонна утверждает, что феррарцы. Дон Альфонсо станет представлять папские силы.

– А, ну это простая любезность. Но вот кто победит?

– Та сторона, чьи матери отправятся на рынок пораньше, мадонна, и закупят самые большие овощи.

Баталия – невероятно забавный обычай: две команды детей собирались возле монастыря и сражались, стреляя из рогаток фруктами и овощами. Традиция соблюдалась в память о древней победе рода Эсте над папской армией. Для донны Лукреции побывать на поле битвы считалось делом чести, чтобы люди видели: теперь она тоже одна из Эсте и болеет за Феррару, а не за Рим.

Мы прошли пешком короткое расстояние от замка, донна Лукреция с доном Альфонсо, рука об руку, возглавляли наше шествие, сзади следовали слуги со стульями, накидками, жаровнями и двумя сундуками призов для победителей и занявших второе место. Теперь, когда наследник герцогства женился на дочери Папы Римского, побежденных быть не могло. Дон Джулио, в маске Спавента, с черными страусовыми перьями, покачивавшимися над светлой головой, шел рядом с Анджелой в обличье Колумбины.

– Жаль, вы не видели масок, которые я отослала дорогому Чезаре, – заметила донна Изабелла скорее сиру Таддео, чем мне, поскольку я уже несколько раз выслушивала их подробнейшее описание. – В особенности золотые и серебряные. Молодой мастер, изготовивший их по моему заказу, просто чудо, удивительная находка. Он прекрасно меня понимает, когда я говорю, что все искусство должно выражать красоту. – Голос ее звучал глухо под маской из черного бархата с горностаевыми хвостиками, бившими по толстым щекам при каждом шаге.

Сир Таддео улыбнулся с видом благожелательно настроенного льва.

– Не сомневаюсь, он был счастлив найти такого чуткого и понимающего покровителя, мадонна, – произнес он.

Донна Изабелла вздернула подбородок и самодовольно расправила плечи.

Пока мы ждали на площади, чтобы расставили стулья, а слуга обносил всех горячим пряным вином и маленькими кексами, сир Таддео поинтересовался у нее именем мастера.

– Из меня неважный кавалер, – сказал он. – Я даже еще не подарил своей суженой обручального кольца. Судя по вашему рассказу, он как раз подходящий мастер, способный придать нашему браку красивый смысл. – И сир Таддео сжал мой локоть.

Значит, мадонна все-таки рассказала Чезаре о ребенке? Неужели получила от него весточку? Стали известны его намерения относительно ребенка? Есть письмо и для меня?

– Его зовут Гидеон. Гидеон да Куето д\'Арзента.

Обязательно есть письмо для меня. Чезаре не оставил бы подобную новость без внимания.

– Это мой брат, мадонна.

Кто это сказал? Чей брат? Вино. Слишком крепкое.

Внезапно раздался визг донны Изабеллы. Она бросилась обниматься с Фидельмой и повисла на ней, как треугольный парус на мачте.

– Гидеон твой брат! – верещала донна Изабелла так пронзительно, что люди начали оглядываться.

– Да, мадонна, – кивнула Фидельма, осторожно покачиваясь под весом донны Изабеллы. – До того, как я пришла к Христу, я звалась Юдита да Куето д\'Арзента.

Я впервые слышала, чтобы Фидельма упоминала свою семью или прежнюю жизнь. Вспомнила, какую сделку она заключила с собственным отцом, и решила, что ее очень удачно назвали, ведь она проявляла верность. Не нарушала обещаний. Порыв ветра запорошил пылью мои глаза, и они заслезились. Ребенок толкался и переворачивался так, словно желал присоединиться к взволнованным соперникам по бою, которые толпились вокруг людей в ливреях понтифика и Эсте, получая амуницию и последние тактические наставления. Кем он станет? – спрашивала я себя, прижимая ладони к животу, чтобы успокоить это дитя клятвопреступника и завоевателя Сенигаллии.

– Смотрите! – воскликнул Таддео, указывая на болельщиков герцога, рассаживавшихся по местам. – А вот и наш поэт.

Это была самодовольная галантность со стороны Таддео говорить о Бембо как о «нашем поэте» только из-за того, что его декламация на вечере у Строцци совпала с нашей первой встречей. Я посмотрела в ту сторону. Бембо, выделявшийся в толпе своей черной одеждой, пробирался прямо к донне Лукреции. Я поискала Строцци, но не нашла, зато перехватила тяжелый взгляд донны Изабеллы. Она оставила в покое Фидельму и теперь наблюдала за передвижением поэта по запруженной площади, словно заключила пари на время его появления.

– Прошу прощения, мессир, – обратилась я к Таддео. – Я должна убедиться, что мадонне дадут нужные подушки. После выкидыша она мучается болями в спине.

Как учил Пифагор, две непараллельные прямые линии пересекаются в одной точке. Используя свой огромный живот, чтобы проложить путь сквозь толпу визжащих детей и их сердитых мамаш, мимо гор усохших зимних апельсинов и кривых пастернаков, а также слуг, облепивших жаровни, установленные для разогрева вина и поджаривания каштанов, я умудрилась перехватить Бембо за несколько шагов до стула мадонны.

– Монна Виоланта! – Он поклонился, а когда выпрямился, я заметила на его лице румянец. Выходит, он знал, что именно я ношу их письма. – Я просто… Герцогиня попросила меня прочитать панегирик в честь победителей. – Бембо извлек из сумки, перекинутой через плечо на манер амуниции аркебузира, сложенный пергамент.

Не успела я отдышаться, чтобы вымолвить хоть слово, как за моей спиной раздался возглас донны Лукреции:

– А, мессир Пьетро, вот и вы! А я уже подумала, что мы начнем без вас.

Бембо вытянул шею, чтобы увидеть мадонну, которую скрывала моя грузная фигура.

– Я виновен в том, что оставил ваш заказ на последнюю минуту, герцогиня. Простите. Может, вам будет угодно взглянуть на мою работу и убедиться, что она достойна вашего одобрения.

Я оглянулась, чтобы посмотреть на ее реакцию. Дон Альфонсо заинтересовался, но мадонна небрежно махнула рукой в перчатке. Бембо протянул мне пергамент. Я взяла квадратик. И только тогда заметила: внутри сложен второй пергамент. Дон Альфонсо уже протягивал руку, чтобы забрать у меня стихи. Торопясь помешать ему, я вцепилась в пергаменты, и они выскользнули из моих пальцев. Не имея возможности нагнуться и подобрать послания, я в ужасе уставилась на уголок тайного письма, торчащий из внешнего пергамента. Бембо быстро нагнулся, чтобы спасти их, но Витторио опередил его.

– Позвольте мне, монна Виоланта, – произнес он, протягивая пергаменты, с выразительным взглядом: «Я знаю, что это такое, и мой хозяин знает, он пока не собирается ничего предпринимать. Берегись».

– Спасибо, сир Витторио, моя госпожа тоже благодарна вам за вашу галантность.

Он кивнул и растворился в толпе.

Полагаю, мы поняли друг друга. Кое-как, стоя спиной к дону Альфонсо, я умудрилась перепрятать второй пергамент, сунув его к себе в рукав, прежде чем отдать панегирик Бембо донне Лукреции для одобрения. Едва мое сердце начало успокаиваться, как она поднялась со стула и сказала:

– Мессир Пьетро, подойдите ближе.

О Боже, что теперь? О чем только они писали в этих письмах, которые я передавала, что она потеряла всякую осторожность?

Дон Альфонсо нахмурился.

– Сядь, женщина, и пусть битва начнется, а то эти малыши разревутся и станут звать мамочек.

Донна Изабелла, чутко улавливая любой намек на разногласие между братом и его женой из клана Борджа, отпустила Фидельму и теперь наблюдала за доном Альфонсо и донной Лукрецией, как за соперниками в напряженной игре. Донна Лукреция сыграла тузом.

– Я хотела попросить сира Пьетро бросить взгляд на мои стихи, которые написала. Боюсь, они не соответствуют теме. – Она одарила супруга многозначительной улыбкой. – Надеюсь, сир Пьетро поможет мне придать им достойный вид.

– А. – Дон Альфонсо прокашлялся и заерзал на стуле, побагровев. – Ну-ну, жена. Уверен, в твоих стихах любая тема будет звучать достойно.

Он взял ее руку и похлопал, а потом поднял Фонси. Песик, соскочив с колен мадонны, царапал коготками колено дона Альфонсо. Пока тот занимался собачкой, дона Лукреция вручила свои «стихи» Бембо, так посмотрев на него, что я позавидовала этой паре.

Вскоре я задумалась о роли, которую сыграл Витторио. Из-за визга детей и подбадривающих возгласов взрослых, шумной битвы, когда кабачки разбивались о ворота монастыря, а капустные кочаны с грохотом врезались в жаровни, мой ребенок никак не мог заснуть. Он ворочался и толкался в животе, а когда у меня перед самым носом пролетела маленькая тыква, я начала сомневаться, удастся ли ему через несколько лет поучаствовать в баталии и будут ли у него братишки, чтобы сражаться рядом с ним.

Как скоро после родов я смогу вернуться в постель своего возлюбленного и начать делать тех братишек? Каковы церковные правила в данных вопросах? Правда ли, что кормление грудью предотвращает беременность? Когда будет безопасно снова соединиться с ним? Я ни на минуту не переставала желать Чезаре, хотя, когда бы ни смотрелась в зеркало, каждый раз удивлялась, где та девушка, которая была так ему желанна. Мне до боли хотелось, чтобы он узнал о нашем ребенке и вернулся в Феррару. Я представляла, что Чезаре дотронется ладонью до моего живота и почувствует, как малыш потянется к ее теплу, но опасалась его реакции, если он увидит мой вывернутый пуп и набухшие до предела, сочащиеся молоком груди.

Потом я снова подумала о Витторио, о том взгляде, которым он пронзил меня, отдавая письма Бембо. Чезаре все знает, ну конечно, знает. Он никак не мог полагаться лишь на письма сестры, чтобы быть в курсе всех дел при дворе Феррары. Вероятно, его молчание означало, что он подозревает, будто ребенок не от него. Чезаре и прозвище мне дал, когда я однажды нарушила обещание. Так с какой стати ему думать, что я окажусь верной возлюбленной? Я сама должна сказать ему. Если мадонна не желает написать ему, то это сделаю я.