Грехи и подвиги

Кузнец слушал, снова опустив голову. Ему было стыдно перед отцом, и он отлично понимал, что старый барон прав. Но теперь дело было не в одном лишь дружеском долге. Рукопись знаменитого Эдгара из Оверни, его легендарного прапрадеда, всколыхнула в юноше чувства, которых он не испытывал никогда – будто подземный источник вырвался из долгого плена на поверхность и бурными струями устремился в новое неведомое русло. Кузнец Эдгар вдруг обнаружил в себе незнакомые прежде волнение и жажду – он думал о подвигах, битвах, приключениях и понимал, что всю жизнь лишь внушал себе, будто они ему не нужны и не интересны. В его жилах текла кровь прославленного рыцаря, великого воина и героя, и он не мог справиться с ее зовом. Далекий Иерусалим, Гроб Господень, знойные пустыни, сабли сарацин, изнуряющие походы, битвы, – все это уже не казалось далекой сказкой, увлекательной, но не манящей. Юноша спрашивал себя: «Могу ли я?» И сам себе отвечал: «А отчего же нет?»

– Спасибо тебе, отец! – от всего сердца воскликнул Эдгар. – Спасибо тебе! Это не так: у тебя есть право запретить мне ехать, ты ведь никогда от меня не отрекался… Но разрешение уже дано. И еще одна просьба: в такую поездку нужен ведь и оруженосец, верно?

Барон заглянул в опустевший кубок сына и наполнил его, не забыв затем и свой. На его губах мелькнула и пропала усмешка.

– Ишь, как ты быстро вообразил себя рыцарем! Да нет, не обижайся. Оруженосец само собой нужен, однако я не представляю, кого из моих слуг можно было бы отправить с тобой. Те, кто бывал со мной в походах, уже стары, а молодые в воины не годятся – мужичье и только! Но ведь не с одним же оруженосцем ты повезешь принцессу Наваррскую в Сицилию?

– Нет, конечно. У королевы Элеоноры, разумеется, будет свита, которая поедет с ней и с принцессой. Да и Беренгария, думаю, не одна явилась в Англию. Но именно я… Тьфу! Именно Луи отвечает за то, чтобы обе дамы целыми и невредимыми добрались до Мессины.

Барон хотел что-то сказать в ответ, но не успел. В это самое мгновение двери зала, где они так спокойно пировали, распахнулись, и одна за другой в него не вбежали, а влетели три борзые. С лаем, обгоняя друг друга, все они ринулись к столу, при этом так высоко прыгая, будто собирались перескочить через стол, а то и через голову хозяина.

– Стой! – завопил барон, замахиваясь на первую же подлетевшую к нему собаку. – Прочь, негодные! Что за наглость такая?! Вон! Ничего со стола не получите, а не уберетесь, велю вас с утра вообще не кормить! Мало вам кабаньих потрохов? Вон, вон!!!

Эдгар, подняв повыше руку с остатками кабаньей ноги, от души хохотал, видя негодование отца и упорство борзых, которые сперва было отпрянули от стола, но потом закрутились возле него вновь, вытягивая свои длинные морды к блюду с еще нетронутым кроликом, то и дело разевая огромные пасти и умильно свешивая длинные розовые языки. Окрики хозяина их, конечно, смущали, но запах мяса был сильнее страха перед хозяйской плеткой, которой к тому же в руках у барона в этот момент не было.

– Трибо! Алиф! Ронга! Назад! Ко мне!

Вслед за звонким окриком, донесшимся от дверей зала, раздался какой-то особенный, пронзительный, с переливами свист. Все три борзые разом замерли, присели на задние лапы, затем вновь вскочили и, размахивая хвостами, помчались к дверям, к тому, кто позвал их.

На пороге зала стоял мальчик лет четырнадцати-пятнадцати. Невысокий, немного угловатый, он казался хрупким. Во многом это впечатление создавала его одежда – просторная взрослая рубаха и истертая охотничья куртка болтались на его тонкой фигурке, словно на портновской вешалке. Но в остальном это был, пожалуй, даже красивый мальчик. У него было овальное, продолговатое лицо, окруженное настоящей шапкой темно-каштановых волос, на удивление чистых (в замке болтали, что щеголиха Флорестина, которая раз в месяц нагревала воду в лохани, добавляла туда всяких трав и полоскала свои роскошные кудри, потом зазывала и мальчишку окунуть голову в лохань, и будь тот повзрослее, не миновать бы ему ревности барона Раймунда). Эти волосы красиво оттеняли нежную кожу мальчика, покрытую ровным светлым загаром. Глаза под черной линией почти прямых бровей были карие, большие и удлиненные, наполовину скрытые густыми немного лохматыми ресницами. Вообще лицо мальчика казалось бы тонким, если б не большие полные губы, почти всегда готовые растянуться в добродушную улыбку.

Это был Ксавье, тот самый «малыш Ксавье», которого когда-то покалечили собаки барона и который, будучи взят хозяином в замок, стал лучшим сокольничим, а заодно любимцем всех хозяйских борзых, лошадей и вообще всей домашней живности. Поговаривали, что выросший в деревне мальчишка знает какие-то специальные заговоры: его беспрекословно слушался даже горячий чистокровный жеребец по кличке Брандис, который, когда на него «находило», не раз пытался скинуть даже барона, а уж тот был наездником от Бога.