Грехи и погрешности

– …Нас сейчас смотрит весь цивилизованный мир, – тем временем голосил поставленным баритоном ведущий. – Прямая трансляция с церемонии награждения победителей Международного Московского Кинофестиваля ведется на тридцати языках. Это, поверьте, огромная аудитория, насчитывающая…

– Спасибо, Иван, – перебила его Вогра, которая, наконец, обрела микрофон, а с ним полный контроль над переполнявшими ее эмоциями и непоколебимую уверенность в собственной правоте. – Ну, что я могу сказать о нашей картине-победителе…

Вогра перехватила микрофон другой рукой. Обворожительно улыбнувшись, она пристально посмотрела в глаза раскрасневшемуся от счастья и волнения именитому режиссеру-триумфатору, окинула заинтересованным всеохватным взором парадную напомаженную аудиторию зала и, подмигнув в телекамеру, вновь поднесла микрофон к губам…

Вогра родилась в двухкомнатной берлоге в самой глухой чащобе осинового леса где-то то ли под Костромой, то ли под Ярославлем в семье обычных троллей. Воспитывал ее отец, уважаемый многими Короед Костогрызович, всю свою долгую, полную ничтожных свершений жизнь, проработавший по месту обитания.

Маму Вогра не помнила. Та погибла на службе, когда, не рассчитав собственных сил, вышла на рельсы и пыталась напугать электричку. В людских газетах тогда написали, что под поезд попала гигантская горилла неизвестного науке вида, непонятно каким образом забравшаяся в столь умеренно-климатические широты. Но свои, лесные, говорили, что мама была на обезьяну, пусть даже человекообразную, нисколько не похожей, наоборот – ужасно милой тварью, полной противоположностью приматов. Мол, Вогра статью и мордой уродилась в нее, а вовсе не в папу, в облике которого изредка проскальзывало что-то неуловимо-гуманитарное. Должно быть, бабка в молодости втихую грешила с лесорубами.

С самого раннего детства Вогра старалась во всем помогать родителю. Вместе с папой они целыми днями ловили разных лисиц, волков, ежей и зайцев, разбирали их «на запчасти», заживо сдирали шкуры с неосторожных лосей, кабанов и медведей, кидались сухими бревнами в охотников, грибников и туристов, разрушали бобровые плотины и разоряли птичьи гнезда, резво и отчаянно весело топтали надменные красноголовые мухоморы… Много еще чем полезным занимались. В общем, жили как настоящие тролли.

Но однажды в Вогриной жизни случился, как говорят мудрецы, крутой перелом. Возле кострища, оставленного туристами, среди пустых бутылок и обглоданных куриных костей, юная тролльчиха нашла удивительную штуку. Яркую и красивую, как осенний лес. Блестящую и с множеством картинок.

Отец не знал, что это за диво. Пришлось обратиться к кикиморе, которая слыла на весь лес всезнайкой и мастерицей-универсалкой.

– Это глянцевый журнал, деточка, – кикимора ласково погладила Вогру по бугристому, заросшему густой шерстью черепу. – В нем люди читают про красивую жизнь.

– Как это – читают? – не поняла тролльчиха.

– А вон те закорючки черненькие, что кривые вязальные петельки, видишь? – кикимора ткнула пальцем в страницу.

– Ну, – кивнула Вогара.

– Это буквы, деточка. Кажная буковка есть знак, из которых слово складывается…

Вогра оказалась ученицей в высшей степени прилежной и не без способностей. За два года усердных занятий таки обучилась под пристальным оком кикиморы человеческому чтению по блестящему журналу.

Но ладно б – просто читать выучилась. Что с того? Грамота, как говорится, она и в Эфиопии – грамота. Нашей же тролльчихе теперича «красивой жизни» захотелось. И не в осиновом среднерусском лесу, и даже не в тайге сибирской, а в человеческом городе. И не в каких-нибудь Костроме – Ярославле провинциально-незатейливых, а в самой столице.

Опять кикимора помогла. Нашла где-то в лесу нестарую еще туристку, что не так давно заблудилась в чащобе, уснула в сугробе и от несусветного холоду в рай душу отпустила. А дальше понеслось!

Даром что кикимора на весь лес кудесницей-рукодельницей слыла, обратила она нашу тролльчиху за несколько мучительно-болезненных процедур в почти настоящую человеческую девушку, взяв за эталон так кстати замороженный труп. Ох и визжала же Вогра! От щекотки, пока густую шерсть вострым ножом с нее снимали. И от боли адской, когда кикимора ей на теле груди-талии снимала-комковала.

Результат превзошел все ожидания. Даже отец родной не узнал. Ох, как он орал и лапами размахивал, увидев «человеческую женщину» возле родового гнезда!

Долго потом Вогра смеялась. И уж в поезде, и пока по лесу шла в сторону станции, снабженная добросердечной кикиморой людской одеждой с плеча бедной туристки да цветными бумажками, найденными в карманах, что – тролльчиха это из того же журнала прознала – люди деньгами называют. Плюс, рекомендательное письмецо и адресок один нужный, по коему доставить его надобно, получила.

– Ты, Вогрушка, ни о чем не беспокойся, – ворковала ей под ёлкой добрая кудесница, наставляя в дорогу. – У меня в Москве сестрица родная уж с четверть века живет. Работает в Министерстве культуры. У нее первое время и перекантуешься.