Грехи и погрешности

Лизавета Фадеевна Самохина, одиннадцать месяцев в году – милая старушка, божий одуванчик, на чьей тонкой шее (можно – стебельке, тут уж как кому угодно) сидят: а) бестолковый сын Терёха, неизлечимо, но без буйства больной легкой формой алкоголизма; б) не так давно заразившаяся от него невестка, некогда милейшая нравом и внешним образом Танечка; в, г) парочка ихних оболтусов – Ванька да Венька, шести и одиннадцати лет отроду соответственно.

Живет вся эта относительно дружная семейка в полуразвалившейся с виду, но еще достаточно крепкой избе о печном отоплении на окраине крохотного городка Максакова Н-ского края-области, в Белой слободке, там, где пока господствуют мелкие, но все ж частные, лэндлорды. Или, по-нашему, землевладельцы.

Из «мясных» содержат Самохины курей да поросят на собственный прокорм плюс излишки – на продажу. Из «ботвы» – картофельно-морковный огород в двенадцать соток. Любовно выращенную картоху круглый год потом изводят на пюре, жарёху и «прочий продукт» домашнего перегону. И ничего в последнем нет зазорного, на «казённую» цены-то нынче кусаются. Да и на казённую ли? По августу-сентябрю Самохины запасаются в ближайших лесах грибами да клюквою, в урожайные, естественно, годы. А пенсия Фадеевны, единственная в семье регулярно-денежная достача, уходит на Терехин табак, портки малым оглоедам, да магазинные деликатесы – кильку в томате, макароны «перья» и сушки-крендельки по субботам да праздникам.

И все бы ничего. Тысячи семей так сосуществуют почти в согласии, относительном благополучии и в сельской местности, не претендуя ни на привилегированные, ни даже на простые акции всяких зенитных газпромов и прочих зеленых сберкасс.

Да вот только у Самохиных, как мы упомянули в самом начале нашего повествования, каждую осень с полнолунием случается одна и та же беда. А именно – старейшина клана, Фадеевна, впадает в шизофреническое обострение. Это по-научному, по-медицински, значит. По-народному ж обращается старуха Лизавета в натуральнейшую ведьму. Из тех самых, что летают по небу на метлах, не спросясь у авиадиспетчеров, и в непотребном виде рассекают цельными шабашами по мирным ночным проспектам и улицам Максакова в сторону ближайшего водоема. Впрочем, в светлое время суток наша Фадеевна ничего, зараза такая, не помнит, что творила при бледном мерцании звезд.

Ежегодно, значит, это случается.

То есть до нынешней осени все прошлые годы случалось…

Уж до чего крепко накачалися пойлом Тереха с Танюхой на нынешнее полнолуние, в ужасе ожидая очередного бабкиного превращения, а не взял их хмель. Да и не произошло ничего.

Ванька с Венькой дрыхнут давно. На улице стемнело, круглая луна в безоблачное небо выкатилась, метла в сенях от нетерпения задрожала, а Фадеевна как сидела на лавочке, плела круглый половичок, так с места и не сдвинулась. Знай себе, отверткой старой орудует, петли разноцветные тянет.

– Ма-ам, – свесился Терёха с полатей.

– Да, сынок? – отвечает ему Фадеевна, глаз не подымая от своего рукоделия.

– А ты чё… это… не полетишь нонче? – интересуется мужик, а самого чуток нервически потряхивает.

– Куда, Терёшенька? – знай себе тащит тонкие цветные тряпицы старуха.

– Ну… – заколебался Терентий, – не знаю. Тебе видней.

– Ох, сынок, сынок, – вздохнула Фадеевна и подняла, наконец, голову, – не злоупотребляли б вы с Танечкой. Самогонка – дело, конечно, хорошее. Да уж больно много вы ее сёдни напробовались. Вредно это для печени, и для ума пользы мало… Что-то заболталась я с тобою, Терёшенька. Поздно ужо, спать пойду.

Фадеевна отложила недовязанный половичок, поднялась с лавочки и нетвердой походкой вразвалочку двинулась к себе в уголок-комнатку за печкой.

– Доброй ночи, голубчики, – только и слышали Терентий с Татьяной.

– Доброй ночи, мамка, – отвечали в голос супруги.

А потом выключатель щелкнул, и мутная лампочка под обсиженным мухами самодельным абажуром погасла.

Полежали Терентий с Татьяной в растерянных непонятках до момента пока из-за печки бабкин храп с присвистом характерным не раздался, легонько помиловались с полчасика, да и тоже веки смежили до самых утренних петухов…

И на следующий вечер ничего не произошло из ряда вон выходящего. И на послеследующий. И всю неделю спокойная жизнь ни на минуту не прервалась.

У Терехи от волнения сон пропал. Танюха кажное утро сама не своя, огрызается как с похмелюги, а сама накануне ни капли в рот не брамши. Да и слободчане сердобольные интересуются: «Уж не заболела ли наша Фадеевна? Мож, лежит при смерти, а мы и не в курсях?»

– Да нет, вроде бы, все с мамкой нормально, – жмет плечами Терентий, а у самого кошки на душе скребут.

В общем, недельки через две нервы по всей округе начали сдавать.

В очередное утро подошел к Терехе дед Митяй, что живет бобылем в избенке напротив, взял мужика под локоть, отвел в сторонку, да шепотом и говорит: